Лики русской святости

Он был щитом, сдерживавшим натиск на Церковь орды новых варваров, и одновременно стратегом обороны в войне власти против народа. На первом, «тихоновском» этапе этой войны власть обломала себе зубы и в дальнейшем уже не могла измыслить никаких новых тактик, кроме самой неэффективной – расстрельно-репрессивной. Исторический опыт гонений и террора против христиан первых веков, благодаря которым Церковь только разрасталась, большевики в своем невежестве и гордыне не учли.

«Мы верим, что своим предстательством, своими молитвами святой патриарх Тихон укрепит нас в подвиге служения Церкви, народу и Отечеству», – говорил один из его преемников патриарх Алексий II.

РАССТРЕЛ ЗА МИЛОСЕРДИЕ. СВЯТАЯ НОВОМУЧЕНИЦА ТАТЬЯНА ГРИМБЛИТ Документально-художественная биография

Вишерский лагерь, Северный Урал. 1932 год

Обычный конец обычного дня. Желтые фонари, прохватывающий до костей мороз, столбы пара из печных труб. Вечерняя поверка. Возле женского барака выстроились в две шеренги двести с лишним подневольных душ в телогреях, платках и тяжелых ботах. Вся рота – «социально опасные элементы»: уголовницы и политические. Начальница роты, такая же заключенная, сиплым голосом выкрикивает фамилии. Вдоль строя спереди и сзади ходят две дневальные, присматривают.

Татьяна стоит во втором ряду. Ноги после работы в строительной бригаде едва держат, руки висят, будто налитые свинцом. Скорее бы в барак, в душное тепло, на свои нары почти под потолком. Забыться сном, в котором будет приятный бред: яркие обрывки детства с ребячьими веселыми играми, родной дом, дедушкина комната, гимназическая юность. Воспоминания, коими на краткий миг потешится сердце.

В уме рождаются новые строчки: «Тринадцатый год я дорогой иду, Уж виден конец впереди… Прими меня, Боже, на этом пути, Последний этап предо мной…»

Да, последний. Четвертый арест, «исправительно-трудовой» лагерь. Повсюду в стране низко стелется ложь, добро, милосердие забыты. В душах людских теперь не Образ, а безобразие. А ей всего-то двадцать девять лет. Почти половина из них пройдена по тюремной ниве, заполнена человеческим страданием, чужим и своим…

– Гримблит!

Ее жестко пихают в бок, дневальная добавляет злой тычок в спину – нечего зевать. Татьяна поспешно отзывается на фамилию. Нарядчица заглядывает в свои листки, равнодушно бросает:

– В санчасть.

Значит, по разнарядке ее отправляют завтра работать в лагерную больничку. Начальница роты идет дальше по фамилиям, а Татьяна даже не сразу осознает, отчего вдруг затеплилось что-то в душе. Слава Богу!

«Ты милостив, Боже, Своею рукой ведешь одиноким путем… На ниве тюремной тринадцатый год Тебе добровольно служу…»

– И еще послужу, – беззвучно и упрямо шепчут губы.

Нет в ее сердце червоточин жалости к самой себе. Сколько упреков от родных было тягостно пережито, сколько слез в тоске пролилось, сколько зла за эти годы увидено. Но Ты, Господь, вновь позвал – и душа привычно встрепенулась, сердце обрело покой в своем страданье. Так и должно быть. Всё правильно. Ведь сама просила Его об этом. Тогда, в свои шестнадцать девичьих лет, всё уже решила. Уже тогда на ее пути неведомо встали этот лагерь, и ссылка, и тюремные камеры, и бессмысленные допросы – но и сотни людей, для которых она стала светом надежды.

К концу поверки она уже не ощущала тяжелой, одуряющей лагерной усталости. Рота опасного элемента заполнила барак, развесила сушиться одежду и башмаки. Гомон, визгливые крики, грубый блатной смех, тихие, наособицу разговоры, кипяток по кружкам. Заскрипели, зашатались под телами двухъярусные нары, сцепленные в длинные сплошные ряды.

Татьяна забралась на свой второй ярус, выковырнула из щели меж бревен огрызок карандаша и свернутый кусок серой оберточной бумаги. Отвернувшись к стене, в тусклом свете лампочки стала торопливо записывать строчки.

…Я сердце унять не могла:
Тебя призывала невинной душой
И рано свой путь избрала.
Шестнадцати лет я молила тогда:
«О Боже, меня избери,
Возьми мои силы, пока молода,
Крестом за Тебя подари.
Пока еще чистое сердце мое
И мира не знает тревог,
Возьми, и устроишь в нем Царство Твое…

«Детство улыбается миром и теплом…»

В предрождественские дни 1903 года в семье томского акцизного служащего, обрусевшего немца Николая Гримблита, родилась дочь. Покрестил ее с именем Татьяна родной дед, протоиерей Антонин Мисюров.

В Томске отца Антонина любили и уважали. Батюшка преподавал Закон Божий гимназистам, произносил после праздничных служб проникновенные проповеди, был добр, отзывчив, хотя и строг. В своей внучке он души не чаял.