Лики русской святости

Вокзал уже близко, резко свистит паровоз. Конвойные нервничают, подгоняют арестантов. Крики, слезы, суета вокруг, отчаянно воздетые руки провожающих. Татьяна наконец увидела в толпе мать и тетку. Сердце будто рванулось наружу, к ним, застучало громко, как колеса поезда. Что-то закричала им, они – в ответ. Только ничего не разобрать – кричат все.

Перрон перед зданием вокзала оцеплен солдатами. Этапируемых заталкивают в два вагона с маленькими окошками. Татьяна напоследок всё же услышала свое имя, надрывно выкрикнутое матерью. «Точно хоронят нас, – подумалось. – Будто этот вагон – могила». Она успела перекрестить своих родных, перед тем как ее впихнули внутрь. Повезло – прибилась к окну.

Последний свисток паровоза. Крики снаружи слились в один жутковатый вой. Руки, крестящие поезд, машущие – словно живой частокол. «Прощай, мама! Прости меня… я молюсь за тебя…»

Отчего-то появилась уверенность, что она видит родной Томск в последний раз. Больше никогда сюда не вернется. Доведется ли еще когда обнять мать, остальную родню? Зырянский край – это где-то очень далеко, на севере, за Уралом, если смотреть из Сибири. Когда-то дедушка на уроке Закона Божьего рассказывал гимназисткам о святом Стефане Пермском, крестившем язычников-зырян, – было это давно, во времена князя Димитрия Донского. Оттуда до Москвы много ближе, чем до Томска.

Да и стоит ли, когда окончится срок ссылки, возвращаться в отчий дом? Что она найдет там, кроме прежнего непонимания, отчуждения родных, вражды соседей и бывших друзей? Ни мира душе, ни утешения скорбей, которыми полнится обезумевший мир. Мать с ее укорами сделалась незаживающей раной в сердце. От страха за дочь она стала одержима желанием спрятать ее от реальности за хлипкой завесой домашнего счастья, коротких радостей жизни. Мать упрекала, что дочь мучит ее и себя. Просила, умоляла, требовала прекратить отдавать себя в жертву.

– Ты не Христос, в конце концов, чтобы спасать всех!

– Да, мама. Но зачем же ты требуешь, чтобы я сошла со своего креста? Без крестной муки всё равно не проживешь. Ты говоришь «счастье» – а счастливые-то где? Нету их, мама. Без Бога нет счастья ни у кого.

«Пусть враги мне родные мои… / Пусть осудят меня и не будет друзей. / Я с Тобою останусь одна… – под размеренный стук колес беззвучно читала она собственные стихи. – Пусть свободно молиться Тебе не дают / И осмеяны чувства мои. / Пусть смеются, о Боже, хоть тяжек тот смех / И жизнь отравляет мою… / Господь, дай мне силы врагов полюбить, / Завет Твой святой исполняя… / В служенье Тебе до могилы / Надеюсь я правду найти…»

На положении ссыльной Татьяна Гримблит прожила год в городе Усть-Сысольск. Здесь же и в округе отбывало срок ссылки множество священноначалия Русской Церкви. Татьяна познакомилась со многими из них, поддерживала общение. Расчеты ОГПУ не оправдались. Она не перестала быть участницей «тихоновского движения», как именовалась теперь в чекистских документах обычная церковная жизнь.

В июле 1927 года Особое совещание при Коллегии ОГПУ предписало выслать Татьяну Гримблит на оставшийся срок в Туркестан. Но уже в декабре последовало новое постановление – о досрочном освобождении. Татьяна незадолго до того лишь обосновалась на туркестанском поселении. Однако только в марте документы об освобождении достигли местного отдела ОГПУ.

Через несколько дней Татьяна уже ехала поездом в Москву.

Еще сильнее, чем прежде, она верит в то, что зло следует побеждать добром. Она едет в самый эпицентр творящегося вокруг огосударствленного зла, чтобы преодолевать его своей любовью к людям.

«Хочу только ближним служить…»

В Первопрестольной еще целы почти все сорок сороков. Но многие храмы отобраны у Церкви, изуродованы, превращены в склады, мастерские, кинотеатры, отданы под жилье. Новая-старая столица перенаселена. Люди едут сюда семьями в поисках лучшей доли, переезжают с рабочих окраин в центр, стекаются из московской округи и других губерний, ютятся по углам уплотненных квартир. У всех новая жизнь, будущее видится головокружительным.

Новая жизнь Татьяны мало отличается от прежней. Только живет она теперь в чужом деревянном доме в Замоскворечье, платит за жилье помощью по хозяйству. Делит комнату с подругой, тоже приезжей. Обе поют на клиросе храма Николы в Пыжах на Ордынке, где настоятельствует иеромонах Гавриил (Игошкин). Тем и кормятся. Заработок скудный, зато много времени остается для других дел и забот.

За год жизни в столице Татьяна даже не успела еще обойти все дорогие русскому сердцу московские святыни. А ко многим и попасть теперь нельзя: Кремль с чудотворными мощами древних святых ощетинился штыками охраны, бо́льшая часть монастырей закрыта. Смогла побывать лишь в Донской обители, поклониться патриарху Тихону – только где могила великого исповедника веры, умершего три года назад, даже спросить было не у кого.