Лики русской святости

Медсестра выскочила из комнаты, волоча за собой напуганную и всхлипывающую девочку. Помолчав с минуту, ровным голосом Татьяна произнесла:

– А что хорошего можно ожидать от теперешних детей в будущем, когда их родители сами не веруют и детям запрещают? Как бы вы от Бога ни отворачивались, рано или поздно Он за всё спросит.

Но Галя тоже не хотела больше слушать ее и выбежала из лаборатории, от антисоветского греха подальше.

«Добровольно путь страданья пройден мной…»

Через пару недель Татьяну пришли арестовывать. Она писала в этот час письма, ее прервали на полуслове. Сотрудники НКВД переворошили все вещи в съемной комнате, изъяли пачку писем. Разрешили ей написать записку для подруги с указанием, как распорядиться вещами. Постельное белье и оставшуюся одежду следовало переслать матери, уведомив о новом аресте дочери. «Ну, всех крепко целую, – говорилось в конце записки. – За всё всех благодарю. Простите. Я знала, надев крест, тот, что на мне: опять пойду. За Бога не только в тюрьму, хоть в могилу пойду с радостью».

Несколько дней замначальника Константиновского отделения НКВД допрашивал свидетелей по делу – врачей, медсестер, прочих сотрудников больницы.

– Как-то раз Гримблит по своей воле сидела в палате с больным, – рассказывал врач. – Никто не назначал ее дежурить у постели этого пациента. На следующее утро больной жаловался мне, что ему всю ночь снились монастыри, подвалы, монахи и тому подобное. Я сразу подумал тогда, что Гримблит накануне морочила ему голову религиозными разговорами.

– В больнице было общее собрание, – вспоминала докторша. – Мы обсуждали подписку на новый государственный заем. Гримблит равнодушно отмалчивалась, ни за, ни против не высказалась. Но голосовать за облигации не стала.

– Как объяснила свой отказ? – уточнил следователь.

– Никак не объяснила. Встала и ушла.

– И вот еще однажды что было, – говорил следующий свидетель. – Зашел разговор-то у нас случаем про тюрьмы. Ну, про тех, значит, кого советская власть перевоспитывает. А она-то, Татьяна, возьми и брякни: при советской, мол, власти, безобразий по этой части, по тюремной, значит, никак не меньше, чем при царской.

– Религию она ставит выше всего, – докладывал другой. – Без дозволения начальства уходила со службы в церковь для совершения религиозных обрядов. Служебное положение использовала – распространяла среди стационарных больных церковные идеи.

– Подробнее. Как распространяла? Разговоры тайком, подпольная литература?

– О запрещенной литературе мне ничего не известно. А на дежурстве она всегда, когда раздавала больным лекарства, поминала Бога. «С Богом!» – говорила. Или про «спаси Христос». И тяжелым лежачим надевала на шею нательный крест.

– Пришел к ней как-то в больницу человек незнакомый, неместный, – делилась знанием бухгалтер. – А я мимо проходила да услыхала разговор. Они негромко говорили, да у меня слух острый. Он, говорит, освободился из Дмитровского лагеря, домой едет и просит переночевать. Татьяна и спрашивает, по какой, мол, статье, сидел. По 58-й, отвечает. А она и обрадовалась. Кто по этой статье, говорит, тем я всегда с удовольствием хоть чем помогу. Уступлю вам, говорит, свою комнату на ночь. А сама у подруги, выходит, ночевала, у Ольги.

Всё припомнили сослуживцы: и резкие высказывания Татьяны, и «угрозы», что Бог за всё спросит и покарает, и то, что научила девочку креститься, и все поступки, выбивающиеся из строя советской жизни. И даже то, что она слишком бедно одевалась.

После допроса свидетелей следователь вызвал арестованную. Когда она вошла и села на стул, он долго разглядывал ее. Переводил глаза с допросных листов на эту казавшуюся странной женщину тридцати трех лет с сильным, упрямым подбородком, с твердым взглядом, в грубой, совсем не дамской рубахе. В ее доме при обыске было найдено очень мало обиходных вещей и еще меньше одежды.

Следователь не выдержал, зачитал вслух показания свидетелей:

– Отвечая на вопросы о том, почему она ведет скудную жизнь, Гримблит говорила: «Вы тратите деньги на вино и кино, а я на помощь заключенным и церковь». – Он опять посмотрел на нее. – Почему вы не тратили заработанные средства на себя? Вы выражали этим протест против советской власти? Это такая форма антисоветской агитации?

– Никакой антисоветской агитации я никогда и нигде не вела. Когда меня жалеют и говорят вот так: «Вы бы получше оделись и поели, чем посылать кому-то деньги», я и вам, и всем отвечаю: вы можете тратить деньги на красивую одежду и на сладкий кусок, я же предпочитаю похуже одеться и поменьше есть, а сэкономленные деньги послать нуждающимся в них.

– Вы считаете, что народная советская власть не обеспечивает всем необходимым своих граждан, даже если эти граждане провинились перед ней? Вот я, к примеру, так не считаю, гражданка Гримблит. И никто из честных советских людей так не считает. Или, может, вы думаете, что советская власть как-то особенно жестоко обходится с политическими заключенными? Почему вы помогали исключительно политическим?