Лики русской святости

В 1918 году патриарх Тихон уже знал, чувствовал, предвидел, что большевики водворились в России надолго, что не скоро и не вдруг помилует грешную русскую землю Господь. «Ночь будет длинной» – так выразил он это чувствование перед самой смертью. Ночь в том числе, и в первую очередь, для Церкви. Разумеется, всякий верующий всегда помнит обетование, которое дал Христос: что никогда «врата ада не одолеют» Церковь, не смогут погубить ее. Но, во-первых, Русская Церковь – только часть Вселенской Православной Церкви, хотя и очень большая, а срубить ветвь с дерева большевикам вполне было под силу. Во-вторых, как Бог не спасает человека без содействия самого человека, так и Церковь не сохранить, уповая лишь на Небо и не прилагая своих, земных, человеческих усилий – может быть, слабых, немощных усилий, но вполне достаточных, чтобы малая сила, приложась к высшей, сдвинула с места горы. К такому малому усилию и призывал всех патриарх Тихон. Собственным примером показывал, что не нужно бояться и впадать в уныние, но не стоит и напрасно жертвовать головой. Отныне для православных наступала пора величайшей осторожности в словах и делах, внимания к своей совести, трезвомыслия. Где можно поступиться, не кривя душой, не нанося урон Церкви, там следует это делать. Где нельзя – там за лучшее предпочесть смерть.

Страна между тем окончательно раскололась на красных и белых. Полыхнуло пламя гражданской войны, в которой никто не щадил никого, потому что не было невиновных. Вина могла отыскаться за каждым, если смотреть под углом зрения какой-либо из правд – красной, белой, зеленой или иной. Те же, кто пытался стоять выше всех этих человеческих правд, – священники, епископы, миряне, утверждавшие правду Божью, – подчас оказывались виноватее прочих. Их, вслед за патриархом не деливших народ на своих и чужих, мучили и убивали по всей стране порой самыми изощренными способами. Новые язычники с красными звездами на шапках и бандиты всех мастей будто вспомнили учебники по истории, где описывались казни христиан времен римских императоров, и принялись копировать те древние ужасы: распинали, живьем бросали в кипящие котлы, сдирали кожу, вливали в горло расплавленный свинец – «причащали», топили в прорубях – «крестили». В одном лишь 1918 году было убито около 15 тысяч священников и мирян. За всех них, часто лишенных православного отпевания и погребения, молился в храмах, принародно, и у себя в келье, уединенно, патриарх Тихон.

В июле газета «Известия ВЦИК» сообщила о расстреле в Екатеринбурге бывшего императора Николая Романова под предлогом приближавшихся к городу белых войск. О преступлении было заявлено буднично, казенно, с одобрением действий уральского совета, якобы самостоятельно принявшего решение о расстреле. При этом о казни всей царской семьи и четырех слуг власть предпочла умолчать. Комиссары ждали реакции населения, опасались массовых выступлений – но услышали только голос Церкви. Народ, в большинстве своем равнодушно отнесшийся к судьбе законного государя после февральского переворота, и на этот раз не выразил никаких протестных эмоций. На улицах кто-то злорадствовал, кто-то смущенно тупил взор, ожидая, что заговорят и выскажут возмущение другие, кому «положено».

Патриарх – именно тот, кому «положено». Это его долг – взывать к милосердию власть имущих и к совести молчаливо потакающих, громко обличать творимые беззакония. На немедленно созванном соборном совещании владыка Тихон благословил священников и епископов молиться об убитом и сам провел панихиду. Через два дня он отслужил заупокойную литургию в Казанском храме на Красной площади и там же произнес вдохновенную, взволнованную проповедь. Он говорил, что предки наши, воспитанные на христианских заповедях, хотя и грешили, но умели сознавать свои грехи и каяться. «А вот мы, к скорби и стыду нашему, дожили до такого времени, когда явное нарушение заповедей Божьих уже не только не признается грехом, но оправдывается как нечто законное… Но наша христианская совесть… не может согласиться с этим. Мы должны, повинуясь учению Слова Божия, осудить это дело, иначе кровь расстрелянного падет и на нас, а не только на тех, кто совершил его… Пусть за это называют нас контрреволюционерами, пусть заточат в тюрьму, пусть нас расстреливают. Мы готовы всё это претерпеть…»