Ликвидация (СИ)

Словно обрадовавшись возможности что-то сделать, Кречетов убежал на кухню и через минуту появился с зеленой банкой американского консервированного сыра и буханкой хлеба. Сгрузил это богатство на стол перед приятелем, растерянно оглянулся - может, что забыл?… Гоцман, поблагодарив, вынул из кармана брюк нож, аккуратно вскрыл банку, подцепил на лезвие кусок сыра, отрезал от буханки ломоть. И, жуя, кивнул на дверь спальни:

- Беременна, шо ли?

- Ну… вроде да… - неуверенно отозвался майор, снова присаживаясь на подоконник. - Сейчас вот ей плохо стало… в театре.

- Так хорошо же.

- Да?… - На лице Кречетова возникла бледная улыбка, он помотал головой. - Ну, да… наверное. Не разобрался еще…

- Виталик… - раздался из соседней комнаты жалобный голос Тонечки.

Кречетов вскочил как подброшенный и метнулся к дверям спальни. Гоцман со вздохом повертел в руках банку сыра, торопливо сунул в рот хлебный ломоть и, подцепив со стула пиджак, тихонько вышел из квартиры.

Нагнувшись, Давид подобрал с пыльной, истрескавшейся от жары земли камушек и, несильно размахнувшись, запустил им в темное окно второго этажа интерната. Через минуту в форточке замаячило заспанное мальчишеское лицо.

- Мишку Карася позови…

- На шо? - сонно пробурчал пацан.

- Твое какое дело?… Скажи, отец ждет.

- А-а, - понимающе промычал пацан и исчез.

Через десять минут отец и сын сидели на лавочке у забора. Мишка был в одних трусах и ежился от ночной свежести.

Гоцман задымил, протянул пачку «Сальве» Мишке:

- Будешь?

- Та не, - с сожалением отвернулся тот от папирос. - Бросаю.

- Шо так?

- С директором забились, шо брошу…

- С чего?

- У тебя, говорит, силы воли нет, - зевая, объяснил Мишка. - А я ему говорю: «Побольше, чем у вас»… Ну и завелись. Забились - кто первый закурит, тот перед строем будет кукарекать.

- Ну и как? - усмехнулся Гоцман.

- Пока держится, - вздохнул Мишка и тут же встрепенулся, даже зевать перестал: - Бать, ты подари ему пачку «Герцеговины», а? Сил же нет!…

- Терпи, - покачал головой Давид. - Нечестно так.

- Ну да… - уныло кивнул Мишка.

- А вообще… правильно, шо бросаешь. Я вот с десяти лет дымлю - и все никак. И начинал тоже с «Сальве», - ухмыльнулся воспоминанию Гоцман, - только они тогда стоили шесть штук - гривенник…

Мишка снова кивнул, на этот раз молча.

- Друзья у тебя тут хоть появились?

- Ага, - зевнул Мишка. - Костька Беляев… Ему двенадцать уже. Бать, а ты чего такой понурый?

- Та вот… соскучился. Хочешь, завтра сходим скупнемся вместе? Или пароходы в порту посмотрим?… А то, может, на трофейную выставку? Там танки немецкие… «пантера», «тигр»…

Мишка искоса взглянул на него:

- Бать… шел бы ты…

- Кудой?- опешил Гоцман.

- К Норе своей.

- Та с чего ты взял? - неуклюже произнес Давид, отводя глаза.

- Та вижу, шо поссорились… Ну хочешь, щас оденусь и вместе сходим?… Бать, не могу тебя видеть, когда ты такой… Она ж нормальная, все понимает… Ты поговори…

Гоцман со злостью растоптал в пыли окурок:

- Ладно… Спать иди… советчик в сердечных вопросах.

Мишка поднялся, с жалостью глядя на окурок. И вдруг вскинул глаза:

- Бать, дай денег, а? Куплю ему «Герцеговину», паразиту…

Гоцман молча порылся в кармане, вынул замусоленную тридцатку:

- Только мороженое!… Договорились? Ну, или газировка…

- Договорились, договорились… - кисло пробурчал Мишка, комкая тридцатку в ладони. - Норе привет передай… Хорошо?

Это был ночной трамвай, самый последний на маршруте, о чем оповещала пассажиров красная лампа, горевшая на «лбу» вагона. Гоцман пробежался взглядом по лицам поздних пассажиров, но ничего подозрительного в них не нашел. Возвращалась с гулянки явно школьная по виду компания - два парня и две девчонки, всем лет по семнадцати, и они вполголоса флиртовали между собой. Ехал, покуривая папиросу «Бокс» и выпуская дым в разбитое окно, старичок, бережно придерживавший корзину с вишнями. У кабины вагоновожатого очень прямо, будто аршин проглотил, сидел на лавке симпатичный светловолосый юноша в недешевом костюме и американских ботинках на толстой подошве. Глаза у юноши показались Гоцману странными: холодные, изучающие и совсем не сонные это были глаза, будто юноша находился в трамвае на работе. Но холодный изучающий взгляд - это еще не повод подозревать человека. И Давид, отвернувшись, тяжело опустился на скользкую деревянную лавку.

Утомленная за день кондукторша спала, мирно похрапывая. Вагоновожатого тоже не было слышно. Казалось, что трамвай сам по себе пристает к пустынным, неосвещенным остановкам, где никто не сходит и никто не садился, и снова набирает ход.

Всем этим людям наверняка есть куда спешить, мутно думал Давид, щурясь из-под полуопущенных век на поздних пассажиров. Всех их ждут любящие люди, родной угол, пусть небогатый, но свой. Так получилось в этой странной жизни, что только мне негде преклонить голову. А может, прав Мишка, и нужно, наплевав на гордость и самолюбие, махнуть к Норе?… Не о том ли твердил ему и Виталий прошлой ночью, в бадеге?… А он как-никак человек опытный в сердечных делах. И счастье свое нашел прочно, судя по всему…