Ликвидация (СИ)

- Какой-нибудь пароль? - Сунув руки в карманы, Платов позвенел монетами.

- Да бог с вами! - мягко улыбнулся Штехель. - Какой пароль!… Просто приходите. Всего хорошего.

Он вежливо прикоснулся рукой к козырьку кепки и неслышно, сторожко двинулся вбок, в заросли черемухи.

В глубине кладбища пела птица. Давид никогда не умел разбираться в них, вот и сейчас не мог он сказать с точностью, кто именно рассыпается ломкой трелью среди пыльной зелени и покосившихся от времени памятников. Может, соловей, так соловьи же вроде в мае поют… Он искоса взглянул на Марка, но тот, похоже, не обращал на пичугу внимания - лицо его было отстраненным и мрачным.

- Ну шо, пойдем к твоим завернем?…

- П-пойдем.

И они свернули в боковую аллейку.

Шагов через десять показались два скромных, притиснутых друг к другу памятника из серого камня. Скрипнув заржавленной дверцей, Марк протиснулся за ограду, тяжело склонился над могилой, положил на заросший травой холмик букет полевых цветов.

- Иногда, Д-дава, - глухо проговорил он, сидя на корА точках, - я д-думаю, как моим родителям п-повезло, что они не видели всего, что п-произошло п-потом… Войну они т-т-точно не п-пережили бы. П-просто п-потому, что война - это б-б-бред… А они любили, чтобы в жизни все б-было п-понятно… А т-тут - мир рушится… Нет, они бы не п-поняли…

- А шо ж революция им бредом не показалась? Тоже ж - мир рушится…

Марк грустно усмехнулся:

- Они ждали революцию… Все ее ждали. Все, к-кроме царя, наверно… П-поэтому т-те т-трудности т-так не воспринимались… все верили, что вот - п-пройдет совсем немного времени, и мы создадим новый мир… Я хорошо п-помню, к-как отец г-говорил с п-презрением о мещанах: «К-квартира из шести к-комнат, лакей, обстановочка, альбом семейных к-карточек»… Революция д-д-должна б-была все это смести, освободить людей от всякой шелухи, от любви к б-быту… А война - тут д-другое…

- Ты бы заглянул в отдел БХСС к Разному… Люди глотки друг другу грызут из-за карточек продуктовых, не то шо из-за квартир шестикомнатных… За квартиры так просто на части рвут и медленной скоростью в разные города посылают.

- Значит, революция не удалась, - очень спокойно проговорил Марк.

Он поднялся, отряхивая руки.

- Шо же нас тогда тут всех держит? - медленно спросил Давид.

Марк пожал плечами:

- Что?… Я могу сказать т-тебе, что д-держало меня, к-когда я летал на Б-берлин… Я д-думал о п-папе с мамой и о т-тех людях, к-которые б-были до них - много-много, п-представляешь, и все они жили на этой земле, в Одессе, все они ходили п-по этим улицам и к-купались в этом море… Я не знаю их имен и никогда их не видел, а они не видели меня… Я не знаю, к-кем они б-были - рыбаками, к-которые ловили скумбрию, к-колонистами, вольными к-казаками, солдатами, к-которые выслуживали себе п-погоны и становились офицерами и д-дворянами… К-ка-кая разница?… Важною, что все они б-были. И я чувствую, к-как их к-кровь д-движется п-по моим венам. П-потому что если бы не они, т-то не б-было бы этого г-города, этой земли, этой страны… Т-так к-как же я могу допустить, чтобы на эту землю п-пришли какие-то… чужие?… Совсем чужие?… Ну это… ну я не знаю, к-как если часовой оставил бы п-пост в к-крепости, к-которую д-до него охраняло много-много п-поколений солдат… П-потому что ему, видите ли, надоело…

Он замолчал. Молчал и Давид, слушая птицу, все еще повторявшую свой урок в зарослях шелковицы. Из медальонов на надгробиях весело смотрели на него родители Марка. На карточках они были молодыми.

- Ты все еще… чувствуешь шо-то?

- Чувствую, - медленно отозвался Марк. - Хотя и не могу объяснить т-тебе - что именно…

- Чего ты тогда решил… стреляться? А?… С какой дурости?

Марк коротко улыбнулся.

- Д-действительно д-дурость. Нашло… Не обращай внимания. - Он взялся сильной рукой за ржавую металлическую калитку, та жалобно скрипнула. - А за Арсенина т-ты п-переживаешь не зря. Не зря…

Кречетов шел по коридору УГРО, все еще продолжая машинально вертеть в руках черный шнурок, на котором он показывал Гоцману самурайский узел. Пальцы крутили и мяли черную веревочку, придавая ей самые причудливые очертания. У дверей кабинета Гоцмана майор, спохватившись, усмехнулся: «Вот привязалось же…» И сунул шнурочек в карман брюк.

Гоцмана в кабинете не было, зато присутствовал майор Довжик. Он почти шепотом, массируя левой рукой перебинтованную голову, допрашивал горько плачущую девочку лет двенадцати.

- И что они у тебя взяли?

- Сережки!… - рыдала девочка, размазывая слезы по щекам. - Трофейные, папа из Вены привез!… Мама мне голову оторвет…

- Не оторвет, - поморщился Довжик, - мамы добрые… Сколько их было?

- Сережек? - всхлипнула девочка.

- Нет, - с трудом сдержался Довжик. - Грабителей…

- Михал Михалыч! - окликнул с порога Кречетов. - А где Гоцман?

- Не знаю, не появлялся… Так сколько их было?

- Двое, - прохлюпала носом девочка.

- А Якименко где? - поинтересовался Кречетов. Ответить Довжик не успел, потому что девочка внезапно подпрыгнула на стуле с радостным криком:

- Я вспомнила!… Один такой вот, высокий, рот на сторону кривил…