Ликвидация (СИ)

Довжик швырнул на стол карандаш, страдальчески сжал виски:

- Девочка, не кричи, у меня очень болит голова!… Товарищ майор, - подчеркнуто официально обратился он к Кречетову, - где Гоцман, я не знаю, и где Якименко, тоже не знаю… Девочка, сядь вон там и напиши, кто как выглядел. Я тебя очень прошу!… Вот тебе карандаш и бумага…

Кречетов подсел к столу, потянул к себе протокол, который заполнял следователь.

- Михал Михалыч, иди-ка ты домой, - сочувственно проговорил он, глядя на бледное, осунувшееся лицо Довжика. - Я тебе разрешаю.

В ответ тот неприязненно дернул губами.

- Мы, между прочим, в одном звании. И в вашем разрешении я не нуждаюсь…

- Михал Михалыч, ты чего? - обескуражено улыбнулся Кречетов.

- Товарищ майор, я работаю, - подчеркнуто сухо отозвался Довжик и демонстративно повернулся к девочке, мусолившей во рту чернильный карандаш: - Так как, ты говоришь, они выглядели? Один высокий и кривил рот, а второй?…

Кречетов, хмыкнув, направился к выходу из кабинета. Взялся за ручку двери и, по-прежнему улыбаясь, произнес:

- Придет Давид Маркович, скажите, пожалуйста, что я его искал. - И после паузы с нажимом добавил: - Товарищ майор.

Давид проводил Марка до дома. Галя настояла, чтобы Гоцман пообедал у них, и сопротивляться он не стал. После горохового супа и жирной свиной тушенки потянуло в сон. Чтобы отогнать его, Гоцман решил пройтись пешком до Привоза - все равно надо было купить кураги. И, шагая улицами, думал, безостановочно думал над тем, что сообщил ему полковник Чусов. И еще вспоминал исчезнувшего слепого старца из 22-й квартиры, который умел предвидеть будущее. Настолько свой, что никто даже и подумать не может - так он сказал… И выходил этот человек из дверей управления… Но куда же, куда пропал Арсенин? Неужели единственным воспоминанием о нем останется эта вот курага, которую он только что купил во Фруктовом пассаже?…

Нора была дома, стирала. Чтобы окончательно прогнать сон, Давид вымылся под струей ледяной воды, надел чистую рубашку. Закурил и сел на нижней ступеньке лестницы, продолжая думать о том, что неотвязно преследовало его последние дни. Нет слов, идея, которая внезапно пришла ему в голову на Привозе, когда он расплачивался за курагу, может сработать. Надо только убедить Чусова и… Жукова. От командующего округом тут зависит все. А если он не согласится?… Ну, тогда придется рубить верхи, оставляя корни в земле. А корни ведь цепкие, они могут прорасти снова, многие годы спустя… И что будет тогда с его городом?… Его страной?… И он неожиданно вспомнил Марка, его слова: «Ну это все равно как если бы часовой оставил пост в крепости, которую до него охраняло много-много поколений солдат. Просто потому, что ему надоело».

Нет. Кто угодно - как угодно. А он, Давид, свой пост не оставит, хоть и очень, очень устал, честное слово…

От этих мыслей его отвлек тупой, тяжкий перестук копыт, с которым мешалось четкое цоканье дамских каблучков. Почти одновременно во дворе, где жил Гоцман, появились запряженная парой мощных чалых кладруберов биндюжная телега и рыхлая, много повидавшая на этом свете, хотя и не совсем смирившаяся со своими неудачами дама. Телега, ведомая братьями-близнецами Матросовыми, прогрохотала к крылечку домика дяди Ешты, а дама близоруко сощурилась в сторону Гоцмана.

- Эммануил Гершевич? - произнесла она не вполне уверенно.

- Почти, - кивнул тот, выбрасывая окурок в мусорное ведро. - Давид Маркович.

- А где живет Эммануил Гершевич?

- Эммик! - громко позвал Гоцман.

Эммик возник на галерее незамедлительно, словно ждал своего выхода. На нем был шикарный светлый костюм с хорошо знакомым Гоцману ядовито-оранжевым галстуком. Эммик поздоровался с Давидом солидным поклоном и важным жестом пригласил даму подняться.

Она тяжело заспешила к лестнице, и Гоцман встал, пропуская ее.

Братья Матросовы между тем выносили из домика дяди Ешты узлы и видавшие виды чемоданы, аккуратно укладывали их на обитую жестью телегу. Сам хозяин домика стоял на крыльце, молча наблюдая за процессом. Его холодные умные глаза были печальны. И казалось сейчас, что дяде Еште не просто много лет, а очень-очень много…

- Здравствуй, дядя Ешта… - Гоцман тронул соседа за рукав. - Кудой собрался?

- Уезжаю, Давид. - Голос Ешты прозвучал негромко, с болью. - Совсем.

- Во как, - озадаченно крякнул Гоцман. - Кудой?

- В Николаев пока… - Он тяжело вздохнул, наблюдая, как грузчик взваливает на телегу большую, завязанную сверху платком корзину. - Плохо стало в Одессе.

- Это тебе-то? - ухмыльнулся Гоцман.

Дядя Ешта искоса взглянул на него и ответил точно такой же скупой невеселой ухмылкой.

- Мне-то… Одесса, как шалава, сама напросилась. Теперь хлебнет по полной… Сейчас твои стреляют, потом твоих стрелять начнут…

- Ты же от дел отошел…

- Отойти-то отошел… Да вы же не посмотрите. Вызовете в кабинет да пустите в расход на всякий случай. Как в восемнадцатом году. Ты тогда еще пацаном был, а я помню…