Лилея

- Вот чего не умела сроду, так под парусом ходить, - пробормотала Катя. - Право научусь, дал бы Бог назад воротиться. Есть места, где много наших морячат.

- Катька, а ты где вообще была, когда от нас весточку получила? - спросила Нелли, нето, что вдруг, но вить вправду прежде в голову не вспало.

- Да в уграх, не знаю, как это по-вашему.

- Ну города хоть какие там, или города у тебя тож по-своему?

- Город там по разному кличут, с какой стороны глядеть: то Будою, то Пештом.

- А, так угры твои - венгерцы, - Нелли с наслаждением ощутила, как полетело вдоль бурых скал легкое суденышко: не хуже гоэлана! Родной Роскоф оставался позади, скорей всего навек. Но горевать о том было не ко времени.

- Угры не мои, не по нраву они мне пришлись, да делать нечего, - Катя тоже наслаждалась быстрым ходом ялика, добытого у кого-то в Роскофе Ан Анку. Парашу же, меж тем, часа через полтора укачало: сидела она бледная в зелень, с силою комкая в руках платок. И то - быстрый кораблик нисколь не напоминал ту пассажирскую неповоротливую и покойную лодку, в коей добирались они до Шалона.

- Догадываюсь, не зряшно провели Вы месяц в разведках, - говорил меж тем господину де Лекуру господин де Роскоф. - Но было ль время удоволить стариковские мои капризы? Не обижусь, коли не было.

- Я тщился порадеть любопытству ученого, - весело сверкнул синими своими глазами де Лекур. - К тому ж приметы, не касаемые до нужд войны, укрепляют меморию. Помню, о чем просили Вы наблюдать, но, наблюдаючи, случаем наткнулся я на иное. На не разбери поймешь что, если сказать по чести.

- Но есть ли уверенность, что сие не разбери поймешь не касается нужд военных? - встрепенулся де Ларошжаклен.

- То-то и есть, что не знаю. Крестьяне говорили, что по нашей Бретани странствуют какие-то путники. Не наши. Но при том - не синие ни в коей мере. На одной ферме под Динаном они помогли мужикам отбиться от синих. При чем, как мне сказывали, не без колдовства. Ну да у нас народ известно, плюнуть не может, чтоб в колдуна не попасть.

- В Бретани не может быть сейчас ничьих, - процедил сквозь зубы де Ларошжаклен. - Не художники ж виды зарисовывать прибыли? Смешно.

Нелли вспомнила вдруг вовсе вылетевшее из памяти путешествие в почтовом экипаже. Странный случай с тем, как не могла она поднять глаз… Рассказать? Глупо уж больно выйдет. Пустое.

- Ладно, друзья, - сказал господин де Роскоф. - Любой научный сухарь, не я один, скажет, что коль мало пищи для размышления, то и размышлять дело гиблое. Авось мы еще услышим о сих, тогда и прояснится.

Больше разговоры о делах не шли. Спустя какое-то время господин де Роскоф стал вдруг рассказывать подругам о короле Святом Людовике, впрочем, вскоре выяснилось, что многого из его рассказов не знают и находившиеся в лодке соотечественники оного короля. Зачем вспал свекру на ум Людовик, а не другой какой король, Нелли не знала, верно случайно, но об сем короле слушала она не с меньшей охотою, чем слушала бы о любом другом - господин де Роскоф был превосходным рассказчиком, картины прошлого в его устах оживали.

Со слов свекра воображала она двенадцатилетнего мальчика, что обогнал поезд матери на резвом иноходце. Вот уж видны впереди башни Монпелье, сулящие скорую встречу с отцом. Что за всадник несется карьером навстречу? В нем издалека виден знатный человек, только отчего ж он - дородный, немолодой, судя по посадке, в подбитом куницами парчовом плаще - скачет без свиты? Всадник приближается. Да это же канцлер Герен!

Герен несется, не разбирая дороги по ноябрьской грязи, он поравнялся с мальчиком, не заметив его, почти проскочил мимо.

«Мессир Герен!» - громко окликает его Людовик.

«Боже Милосердный!! - Герен еле удерживается в седле. - Вы…Вы здесь!»

«Что случилось, мессир Герен? - в тревоге спрашивает ребенок. - Я здесь с матушкою, она решила ехать вместе с нами к отцу».

«Я спешил к Ее Величеству… - Лицо Герена, оказывается, залито слезами. - Но это перст Провидения, что первым я вижу Вас… Вас… Государь!»

- Весть о внезапной кончине короля Людовика была слишком невыносима для королевы Бланки, - словно бы размышлял вслух господин де Роскоф, вглядываясь в морскую даль. - Рассудок ее затмился, отказываясь принять страшное известие. Боялись, что она наложит на себя руки, такому неистовому отчаянью предавалась сия молодая еще женщина. Однако ж не прошло и суток, как королева Бланка взяла себя в руки. Мать-регент при малолетнем сыне, а муж, похоже, отравлен альбигойцами. Ересь вот-вот поднимет голову вновь, что ей бояться женщины и дитяти? А смута и измена? Они уж на пороге! У королей не часто есть досуг на страдание! Из голубицы - супруги и матери - в одни сутки превратилась она в тигрицу, бесстрашную и беспощадную. Жестокая метаморфоза! Но сие надобно было ради жизни детей ее и в равной мере ради священного монархического установления.