Лили. Сказка о мести

Дыхание их постепенно выровнялось, но, отдышавшись, они осознали, что потерялись. Бриджет сказала, что, когда станет светло, нужно будет либо найти омнибус, либо пойти в сторону Болдока пешком. Им нужно просто двигаться на север, следя, чтобы солнце оставалось справа, и ориентироваться на почтовые столбы. Но от осознания, что они потерялись, им стало дурно, и, когда сверху скрежеща проехал поезд, от чего задрожал весь мост, они поняли, что оказались в мире, где их могло погубить нечто неведомое. В этот момент на дальнем конце моста туман засеребрился и начал светлеть, девочки догадались, что это слабое зимнее солнце пытается пробить себе дорогу.

Воздух, которым они дышали, пах чем-то, сгоревшим дотла. И воздух этот не стоял на месте. Он двигался в каком-то странном ритме, словно тонкий черный шарф, который реял у них под носом, а затем внезапно пропадал, открывая им путь дальше. Солнце поднялось, и теперь они видели, что идут на север по широкой дороге, по которой навстречу им промчалось несколько колясок, кативших в Лондон за деньгами мужчин в цилиндрах, и по которой лоточники, простоволосые, но сильные, торопливо везли свои тяжелые ручные тележки.

Лили и Бриджет вскоре захотели пить. Вдоль некоторых участков дороги вода привольно струилась по широким сточным желобам, и девочки обсудили, можно ли остановиться и попить ее, но Лили сказала, что не стоит, ибо вода отравлена отходами и им от нее станет плохо, зато потом, на выходе из города, они наверняка найдут родник или чистую реку.

Теперь они, кажется, понимали, что никакой омнибус не приедет, что времени на путь до Болдока у них совсем немного и что за днем наступит ночь, а вместе с ней придет мороз, и их, возможно, ждет конец. Они высматривали какого-нибудь лоточника, который шагал бы в другую сторону, надеясь умолить его подвезти их в своей ручной тележке, но ни один не шел туда, куда шли они. Все стекались в Лондон. Девочкам ничего не оставалось, кроме как идти вперед, и когда туман рассеялся, они увидели, что дорога впереди сужается и проходит между живыми изгородями и деревьями, и Бриджет сказала, что это хороший знак – значит, город уже позади, а впереди Болдок, отыскать который несложно: сначала некоторое время шагаешь по полям, а потом начинаешь высматривать шпиль церкви и горстку черепичных крыш: если ты их видишь, значит, ты уже почти на месте.

Ноги у них заныли, они присели на влажную обочину у дороги и нарвали травы, чтобы высосать из нее росу, и пока они облизывали травинки, невдалеке от них остановилась овечка и посмотрела на них. Шерсть у нее свалялась, она нуждалась в стрижке, и морда у нее была чумазая и глупая. Она не шелохнулась, когда Лили поднялась на ноги и направилась к ней. Она протянула руку и ласково заговорила с ней, как Перкин Бак, тихонько присвистывая, говорил со своими только объягнившимися овцами. Животное не отпрянуло, когда она подошла и взяла его за уши – как делал Перкин, – а затем повела его к Бриджет.

– Бедняжечка. Отпусти ее. Видишь, как она обросла шерстью? – сказала та.

– Нет, – сказала Лили, – мы возьмем ее с собой. И если ночь наступит прежде, чем мы доберемся до мистера и миссис Инчбальд, то мы найдем сарай, ляжем рядом с овечкой, и нам будет тепло.

Бриджет поначалу насмешила мысль о путешествии с овцой, но, увидев, с какой нежностью Лили гладит ту по голове, она спросила:

– Хочешь, чтобы она была нашим питомцем?

– Да, – сказала Лили. – Почему бы и нет? Овца послушнее собаки. Она идет по прямой, ты идешь за ней следом. Можем придумать ей кличку.

– Какую кличку?

– Кличка должна быть звучной. Можем назвать ее Бесси, это сокращенное от «Элизабет».

– Это же коровья кличка, разве нет? А может, Берти[8]?

– По-моему, это девочка, Бриджет, овечка. У барашков есть рога.

– Не важно. Берти – хорошее имя.

– Ладно, – сказала Лили. – Пусть будет Берти.

Они с трудом побрели дальше, и Лили разговаривала с Берти, чтобы та шла рядом, и вскоре они почувствовали, что с овечкой им, как ни странно, веселее, и порадовались, что идут на север уже втроем, под бледным зимним солнцем уходя все дальше от заточения в госпитале.

Когда дорожка привела их к деревянному мосту, они остановились и увидели, что из узкой трубы под ним течет струя прозрачной воды, и спустились по крутому склону, спихивая Берти первой, и подошли к этой струе, и зачерпнули ледяной воды, и пили, пили, и овечка тоже пила и дрожала.

Они пошли дальше. Тряпичные туфли их изорвались. Берти мелко трусила рядом. Через некоторое время они вышли к серой яблоне, которая уже лишилась листвы, но все еще была увешана желтыми яблоками, что съежились от первых заморозков, однако кислой плоти их по-прежнему хватало на укус-другой. Девочки потрясли дерево, и яблоки осыпались к их ногам. Поев, они набили ими и карманы. Берти своим грязным носом сначала катала плоды по кругу, а потом принялась их пожирать, выпустив из клочковатого зада смешной каскад черных комочков, почти таких же крупных и округлых, как и яблоки.

– Я люблю Берти, – сказала Бриджет.

– И я люблю, – сказала Лили.