Лили. Сказка о мести

Но дверь открывается. На пороге стоит молодой мужчина с широким открытым лицом и каштановыми кудрями. На шее у него пестрая косынка, и, глядя на Лили, он начинает теребить ее своими крупными руками, будто, увидев эту девушку в опрятном лондонском наряде, пожалел, что не повязал ее иначе.

Он молчит. Лили поднимает глаза и сдавленно шепчет:

– Джесси Бак?

Он кивает. Собачий лай становится все громче, и тут к нему подбегает черно-белая колли. Джесси гладит собаку, стараясь утихомирить ее, и Лили, дождавшись, когда собака перестанет лаять, говорит:

– Возможно, ты меня не вспомнишь, но когда-то давно, еще будучи ребенком, я жила здесь. Твоя мама приютила меня. Когда мы собирали камни, ты поднимал меня, чтобы я могла достать до края воронки и вывалить туда собранные камни.

Джесси Бак по-прежнему стоит, проглотив язык.

– Я Лили Мортимер, – говорит Лили. – Мне было шесть лет, когда я уехала с фермы.

– Лили?

– Да. Надеюсь, вы простите меня, у меня нет никакого права сюда заявляться, но я… я так ужасно тосковала по ферме, и мне так хотелось обнять Нелли…

Сама того не ожидая, она разражается слезами. Быть может, дело в том, что она произнесла имя Нелли вслух? Ей хочется, чтобы слезы скорее перестали катиться из глаз, но после всего, что привело ее сюда, к этой двери, кажется, конца им не будет.

– Ох, – теряется Джесси Бак. – Ох…

Пока Лили ищет носовой платок в кармане пальто, Джесси притягивает к себе собаку и гладит ее по голове, словно та тоже нуждается в утешении. Не отпуская животное, он говорит:

– Может, зайдешь?

Оставив мешок и птичью клетку у двери, она идет за ним, и он ведет ее прямиком на кухню. Он выдвигает для нее стул из-за стола – того самого стола, за которым она когда-то сидела и вышивала вместе с Нелли, и Лили замечает, что он чист и натертая древесина почти побелела от времени. Она смотрит, как Джесси ставит почерневший чайник на огонь. Она сморкается и неловко извиняется перед Джесси Баком за свои слезы, и тот, стоя у плиты, поворачивается к ней и упирает руки в бока: мужчина, который озадачен, не знает, как себя вести и что говорить.

Лили утирает слезы, обводит взглядом кухню, почти не изменившуюся за одиннадцать лет, и с трудом произносит:

– Помнишь, как Пегги просовывала в окно свою большую голову и от нее пахло морковью?

– Да, – говорит Джесси. – Пегги была хорошая лошадь, но упрямая. Сейчас у нас шайрская кобыла по имени Салли. Она послушная.

– Твой папа все еще ездит на телеге в Свэйти в рыночные дни?

Джесси поворачивается к плите, чтобы следить за чайником. Он достает жестянку с чаем и старый синий фарфоровый чайник. И тихо говорит:

– Отец умер от удара несколько лет назад. Говорят, это легкая смерть.

– О-о. Умер? Он всегда был так добр ко мне. И всегда казался таким довольным жизнью в своем сарае, полном всякого старья…

– Да. Он был доволен жизнью. Думаю, он и меня этому научил – принимать свою участь. Он никогда не скрывал, что фермерство – тяжелый труд, изнурительная работа, но ему хотелось передать ее по наследству кому-то из нас. Братьям хотелось иного, но я был готов взять земли на себя. Я пашу с рассвета до заката, как пахал отец.

– То есть ты здесь один?

– В каком-то смысле да. Совсем один.

Лили теребит свой носовой платок. Она обводит кухню взглядом и высматривает вещи, которые держала здесь Нелли: белые фартуки на крючке, резиновые галоши для пасмурных дней, старый зонт – но не находит ни одной.

Будто услышав ее мысли, Джесси говорит:

– Нелли здесь. Трудиться ей больше не по силам, но она беззаботна как гусыня.

– Беззаботна как гусыня?

– Да. Расхаживает тут и там, как любопытная птица, на месте не сидит. Но, скажу честно, кое-что она потеряла.

– Что она потеряла?

– Часть воспоминаний. Но сама об этом не знает. И ее это, похоже, не тревожит. Иногда они возвращаются, и тогда она говорит: «Где я была, Джесси? Я куда-то уезжала?»

Лили молчит. Колли подходит и встает лапами ей на колени, она гладит собаку. А потом спрашивает:

– Нелли вспомнит, кто я?

Но прежде чем Джесси успевает ответить, они слышат шаркающие шаги у черного хода, и дверь с тихим скрипом открывается, и там Нелли. На голове у нее шаль. Лицо в морщинах, под глазами набрякли небольшие мешки, но крутые плечи ее не поникли – она держится так же прямо и, увидев Лили, улыбается и говорит:

– Доброго денечка вам, мисс. Или мне стоило сказать «утра», ибо нам известно о грядущем дне? Будет ли дождь? Придет ли письмо из Африки?

Лили встает.

– Нелли, – говорит она, – это я, Лили.

– Лили, вы сказали?

– Лили Мортимер. Я жила тут довольно долго, а потом вы отвезли меня обратно в Лондон, в Госпиталь для найденышей.

– О, – тушуется Нелли. – О чем это она, Джесси?

– Она говорит, что она – приемное дитя, которое мы звали «нашей девочкой», та, по кому ты так скучала, когда она уехала обратно.

Нелли переводит удивленный взгляд на Лили. В ее голубых глазах стоят слезы.

– Лили? – повторяет она. – Моя деточка?

– Да.

– О-о. О-о, я даже не знаю…

Джесси подходит к Нелли и кладет руку ей на плечо.

– Для тебя это, конечно, потрясение – увидеть выросшую Лили, да?