Вчера вечером в Москве Катька приехала к отходу этого поезда и попросила проводника отвезти в Баратов пластиковый пакет, внутри которого лежала завернутая в бумагу и заклеенная скотчем коробка. Тогда проводник подумал, что это были конфеты, потому что и по форме, и по весу похоже. Причем она записала его график и попросила привезти коробку обратно в Москву, если в Баратове ее почему-то не заберут. Она также записала его адрес на тот случай, чтобы человек, который должен взять в Баратове на вокзале посылку, если вдруг опоздает, смог приехать к проводнику домой. Увидев ее на перроне, проводник сильно удивился: зачем же было с поездом отправлять? А она ему объяснила, что в коробке лекарство для больной матери, которое должна была ее сестра забрать. Но матери внезапно хуже стало, вот она и вылетела в Баратов первым рейсом и пришла за лекарством сама.
— Только вряд ли это лекарство было,— сказал цыган.— Она на вокзале в туалет вошла, а вышла уже без пакета и коробки. Наши женщины проследили — она их в кабинке в мусорную корзину выбросила. А сумочка у нее маленькая, туда она все из коробки переложить не смогла бы,— и он вопросительно посмотрел на меня.
— А где она сейчас? — Ох, и не люблю я состояние, когда чего-то не понимаю.
— Судя по времени, уже должна к гостинице подходить, а что?
— Как бы ее сумочку проверить? А? — я посмотрела на цыгана.— Нет ли там флакона какого-нибудь? Или еще чего-нибудь интересного?
— Почему же не проверить? — усмехнулся он.— Можно.
Он вышел из отеля, завернул буквально на одну минуту за угол и, вернувшись, кивнул мне — мол, все в порядке.
Очень скоро я имела возможность увидеть целое представление, жаль, что продолжалось оно недолго. Катька приближалась к дверям отеля. На ней был уже не тот костюм, в котором она прилетела, а другой: юбка до середины колена и мешковатый пиджак, под которым ее фигуру — единственное, что было в ней сейчас привлекательного — было невозможно разглядеть. Ее тут же обступила со всех сторон живописная толпа цыганок с детьми. Одни уговаривали ее дать ручку, чтобы они ей погадали, другие просили дать денежку на хлебушек для голодного ребенка, дети дергали ее за юбку. Я получила несказанное удовольствие, глядя, как она растерялась, пытаясь выбраться из этой толпы. Вышедший из дверей охранник разогнал цыганок и завел Катьку в холл. Она явно старалась не привлекать к себе внимание, поэтому не стала ждать лифта, а быстро прошла к лестнице и взбежала наверх.
Цыган вышел, а когда вернулся, то пожал плечами.
— В сумочке у нее нет ни флакона, ни чего-то такого, что она могла бы достать из коробки и туда положить,— сказал он.
Что за ерунда, думала я по дороге в парк? Ладно, флакон она, в конце концов, могла и в Москве оставить, но что это за странная посылка, которую она сама себе отправила? И куда она ее дела? Не нравится мне все это, очень не нравится.
Матвеевские машины все еще были на стоянке. Значит, и Власов был где-то здесь, что-то не верилось мне, что его теперь можно будет так просто оторвать от малышни.
Я нашла его на скамейке на берегу пруда, где он сидел, красный от негодования, и что-то бурчал себе под нос.
— Что случилось, Александр Павлович? Чем вы так недовольны? Внуки не понравились?
— Ну, что вы, Леночка,— прежним, доскандальным голосом сказал Власов.— Сами подумайте, как же они могут не понравиться? Я тут другим возмущаюсь,— и он кивнул на пруд.— Вы только посмотрите на эту воду, это же болото какое-то, и по виду, и по консистенции. А на лодки посмотрите, они же на воде из последних сил держатся. Как можно было разрешить детям на них кататься? Утонуть они, конечно, не утонут, я тут слежу, да и дармоеды эти,— он имел в виду охранников,— тоже на что-нибудь сгодятся. Но если они этой воды наглотаются, то заболеют, обязательно заболеют! А вы знаете, как опасны кишечные инфекции в детском возрасте? — и он озабоченно и серьезно посмотрел на меня.— И вообще,— негодовал он,— она их ужасно балует, просто ни в чем отказать им не может, а они этим, сорванцы, пользуются. Они уже и «Кока-колу» пили, и гамбургеры ели, и эту картошку жареную ужасную, а это же сплошные канцерогены.
— Александр Павлович, но ведь это она их бабушка, ей, я думаю, виднее, как со своими внуками обращаться,— сказала я, а сама внимательно следила за его реакцией, не раскаивается ли он, что предпочел Катьку своим детям.
Видимо, мои слова упали на благодатную почву, потому что сидел он, о чем-то тяжело задумавшись, и неотрывно смотрел на воду.
Тем временем детей достали из причаливших лодок, они подбежали к Лидии Сергеевне и облепили ее со всех сторон.
— Бабуля,— на разные голоса кричали они, задирая к ней головы.— Попроси дядю Павлика, чтобы он нам завтра разрешил на яхте покататься. Он сказал, что если мы будем хорошо себя вести, то он разрешит. Мы ведь хорошо себя ведем, правда? А то на лодках неинтересно, они какие-то маленькие...