Лиловые бабочки

— А ведь я почти всегда дома в шортах, — усмехнулась я. — Странно не заметить и не запомнить этот шрам. Понял аналогию? Ты любишь не меня, Илюш, а выдуманный образ. И именно его ты видишь перед собой. Как маску в «Snapchat». Понимаешь? Ты придумал, какой меня хочешь видеть. И стал подстраивать исходник под свой идеал. Но видишь ли, в чём дело? Я живой человек. Со своими особенностями. Но тебе на эти особенности и мелочи плевать, ты видишь лишь то, что хочешь видеть, что тебе удобно видеть, а всё лишнее отсекаешь, как будто этого не существует. А реальная жизнь и настоящая любовь складываются именно из мелочей. Больше, чем уверена: когда в момент просветления розовая пелена спадёт с твоих глаз, ты будешь страшно разочарован. Так разочарован, что захочешь меня убить, потому что реальная картинка не совпадет с идеальной, которая существует лишь в твоей голове. Примерно так. А, ну да, — скривилась я. — Как я могла забыть? Ты уже хочешь меня убить.

— Я хочу убить тебя не поэтому, — возразил Илья.

— И поэтому тоже. Я тебя подвела. И по твоей логике мне нет места в этом мире.

— Много ты понимаешь про мою логику, — проворчал Илья, принявшись раздеваться. — Ну что, как я тебе? Красавчик? Оцени…

Илья, нехорошо улыбаясь, беззастенчиво продемонстрировал все новые нюансы собственного тела.

— Я тебе так скажу, — аккуратно сняла с себя очки я и уложила их на тумбочку. — Ты… дурак. Вот правда, не обижайся. Если ты ещё не понял, для меня вся эта физиологическая фигня никогда не имела особого значения. Как оказалось. Интересно другое: интеллект. Соображалка. Логика. Проще говоря, мозги. А они у тебя есть и весьма забавно функционируют. К тому же в темноте под одеялом все люди равны. А с моим зрением все равны вообще. Сплошное мутное пятно. Так яснее?

— Забавная ты «бабочка», Рюк, — улегся под одеяло Илья. — Максимально странная, но забавная.

— Может быть, потому что я не бабочка, а человек? — возразила я.

— Все души — это бабочки. Как ни парадоксально это прозвучит, но я их вижу. У всех. И эти бабочки очень разные. Я правда не знаю, это такая шиза с моей стороны, или я какой-то особенный, просветлённый; дар это или моё проклятие… но вот так. Так что я, можно сказать, покорён именно твоей бабочкой. Тело — всего лишь сосуд, её удерживающий. И я хочу именно эту бабочку сделать по-настоящему свободной. Чтобы она всегда могла летать, а не томиться в темнице напрасных надежд. Я искренне надеюсь, что она предпочтёт хотя бы изредка летать рядом со мной. Она меня успокаивает.

— Интересная концепция, — призналась я, прижимаясь к Илье. — А какая она, моя бабочка?

— Красивая. Фиолетовая… Хотя нет, я бы сказал, лиловая. Больше розовая, чем фиолетовая. Очень нежная и милая. Но она может быть очень опасной, поверь.

— Понятно. А твоя какая?

— Очень тревожная. Нехорошая. Кроваво-белая. Будто в красной кирпичной пыли вывалянная. С поломанными крыльями и оторванными усиками. Мне она не нравится.

— Печально… — погладила Илью по бедру кончиком пальца я. — Полагаю, что она на самом деле белая, просто в чём-то запачкалась. Или её намеренно запачкали. Это легко смыть или стряхнуть, поверь. При желании, конечно. Да и переломы лечатся, говорю из личного опыта.

— Вероятно. Давай поспим, наверное, — зевнул Илья. — Я устал, наелся… Да и вообще…

Илья, посопев, завозился и устроился поудобнее, а потом неожиданно произнёс:

— У этого сволочного хмыря почти такая же бабочка, как у тебя. Я вообще удивился, когда её увидел: сначала даже подумал, что это отличительная черта всех азиатов. Но нет, я ошибался. Принцип — цвет и форма как маркер характера и чистоты души. Только его бабочка, в отличие от твоей, наверное, больше сиреневая, чем лиловая, и в целом чуть крупнее. Синего оттенка намного больше. Агрессивная такая, хотя может быть мягкой и доброй…

— У какого хмыря?

— У Игоря. Злая бабочка у него. Моя поломанная бедолага её всегда боялась. Сиреневая всегда при виде бело-красной отчётливо синела и грозно топорщила усики. Волны от её крыльев такие нехорошие во все стороны шли синие, почти чёрные. Она так предупреждала не лезть и не трогать то, что она считала своим.

— В любом случае, эта бабочка тебе уже ничего не сделает, — снова погладила Илью по бедру я. — Спи.

— Как знать? — возразил мужчина. — Это для тебя она нежно-сиреневая и ласковая. Для меня — иссине-чёрная от гнева. А что я ей сделал? За что она так со мной? Будь её воля, она бы всю мою поломашку чёрной жирной краской с ног до головы перекрасила.

— А какого цвета бабочки у наших общих знакомых? — попробовала я перевести неприятную для Ильи тему.

Мужчина презрительно скривился.

— В основном, лимонно-жёлтые или зелёно-оранжевые. Большинство людей именно жёлтые. Однотонно-жёлтые. Цвета измены. А те, другие, ярко-кислотные, оранжево-зелёные, носят все оттенки постоянной сексуальной неудовлетворенности, понимаешь, к чему клоню?

— Да куда уж прозрачнее.

Я, подумав, уточнила:

— А можно узнать, как ты видел первую встречу наших бабочек? Моя бабочка вообще тебя заметила? Как она себя вела?