Лиловые люпины

Я мигом сообразила — речь о нас, о 9-I. К нашей первой классной воспитательнице, ныне заслуженной учительнице на пенсии, Мавре Аполлоновне Терпенниковой, когда-то в 1944 году особым образом сформировавшей наш 1–I класс, имелись давние претензии. Об этом уже девятый год судачили родители, да и учителя иной раз в досаде проговаривались на уроках. Считалось, что Мавра Аполлоновна намеренно, ради каких-то личных целей набила класс девочками из приблизительно интеллигентных и сравнительно обеспеченных семей, — от этого и происходили все трудности нашего воспитания.

Нарочито громко шурша картами, я замедлила поиски и стала вслушиваться.

— Чье бы ни было наследие, теперь они ваши, м-милочка, — нанесла ласковый клевок МАХа и приступила к серьезному клеванию: — Н-настоятельно советую р-разобраться, не т-то дымок от этого в-варева может подняться и п-повыше и на вас повиснет обвинение в п-профессиональном уп-пущении! Начало декабря, а заварилось в апреле! Да вас еще до каникул д-должно было н-насторожить наличие каких-то т-тайных группировок. Это же, м-милочка, ЧП!

— ОДЧП, — робко поправила Тома.

Тогда Наталья Александровна Зубова, до сих пор молча слушавшая, блеснув стеклами пенсне, откинула на спинку кресла голову, благородно залитую серебряной гладью прически с круглым штурвальчиком уложенных сзади кос, из которых черными рукояточками торчали шпильки, и внезапно рассмеялась:

— О ДА, ЧП!.. ХМ!.. МОЖЕТ БЫТЬ, ЭТО И ЕСТЬ ДОЛГОЖДАННАЯ РАСШИФРОВКА?

Пожарник полыхает

О подслушанном в высших сферах разговоре никто, кроме, разумеется, Инки Иванкович, не узнал. А незадолго до Нового года Тома на своем уроке порекомендовала Наташке Орлянской провести очередное комсомольское собрание, или, как грубовато, но экономично сокращали в 9–I, «комсобрание». По Томиным словам, назрели многие существенные вопросы, да и Орлянке пора было отчитаться в комсомольской работе за полугодие.

В комсомол весь класс вступил, как полагалось, когда нашим девам стукнуло по четырнадцать, стало быть в 7–I. «Весь класс», конечно, сильно сказано, это — «мы пахали». Я, например, даже заявления не подавала, считая дело безнадежным по многим причинам, в частности потому, что в четверти у меня было три трешки, а с таким количеством трешек в те времена в ВЛКСМ не принимали. Не вступил вместе со мною и весь прочий «балласт класса» — закоренелые и отпетые двоечницы Клавка Блинова, Верка Жижикова и Галка Повторёнок — эта, по слухам, была еще и крещеная, даже, кажется, ходила с матерью в церковь!..

Вступившие некоторое время заносились перед «балластом» значками, билетами и комсобраниями, хотя последними-то гордиться уж никак не приходилось: они были принудительно открытыми и на них полагалось «в обязательном порядке приглашать», то есть загонять силком, и всех некомсомолок, дабы мы знали, чем занимаются настоящие люди, завидовали бы и старались исправиться. Но там не оказалось решительно ничего такого, ради чего стоило бы исправляться. Насильственно «приглашаемая», я быстро поняла, что никакой этой романтики гудящего МОЕГО трудовых подвигов, бьющего в честно открытое лицо ветра странствий или вдохновенной жертвенности пылающего сердца Данко там нет, а есть все та же, по пионерским и классным собраниям отлично знакомая, нудная болтология об успеваемости и дисциплине, а порой — въедливое и ругательное обсуждение отдельных проступков, о которых и так уже все знали. Поэтому, если у меня в следующих четвертях случалась всего одна тройка в табеле и Орлянка советовала мне подать заявление, я отказывалась от сомнительной чести быть как все они. Нудятину я получала и без всяких заявлений, значков и билетов.