Лиловые люпины

— Пожарова увидела у меня, — прорыдала Наташка, — и попросила домой, списать пару песен! Я сказала, чтобы она была осторожней, что это ваша тетрадь, она стала расспрашивать… пришлось объяснить! Разве я могла подумать?!..

— Нет// разве это мы// могли подумать// что ты// выдашь нас// неизвестно кому?!// Ведь ты со всеми нами// ходила// провожалась// и клялась!

Эти три слова в 9–I выражали все степени дружбы и всю последовательность ее развития. Ничего удивительного не было в том, что отличницы ОДЧП льнули к комсоргу, тоже отличнице, всегда одинокой и скромной первой ученице, идущей на золотую медаль, но в глубине души меня задело изотовское признание, и я ревниво припомнила нашу с Наташкой клятву в 1–I. Я-то с тех пор ни с кем не клялась, только ходила и провожалась. Даже с Инкой не клялась, надо бы в ближайшее время это сделать, ведь у нас над всеми, кто дружит, вечно висит опасность!..

— Орлянская Наташа! — не улыбаясь, со страстью, явно пародируя Пожар, заговорила Лорка. — Признаешь ли ты свою вину перед ОДЧП, к которому была ближе всех в классе и которое предала? И ты, Румяша! Спрашивала ли ты себя, Румянцева, спрашивала ли ты себя хотя бы сегодня, во время разоблачения, что ты натворила, дав песенник Орлянке? А ты, Дзот, — с этим артиллерийским, пожалуй, самым удачным в классе прозвищем она адресовалась к Изотовой, — осознала ли ты вред, причиненный ОДЧП тем, что ты разболтала Орлянке все подробности тайны? ОДЧП, — зашлась она в пародировании, — кусочек нашего класса. Класс — кусочек школы. Школа — кусок города. А город — уже кусище всей нашей страны, всего общества, которое награждает и наказывает нас! Стало быть, вина перед ОДНИ — вина перед всем обществом, перед которым ведь у каждого найдется вина! Я еще раз признаю свою вину — это даже приятно, раз вина есть у всех. Я виновна в том, что брала у Плеши слова «Похищенного сердца», а потом отдавала их переписывать Румяше и Дзотику. А Татти, — Лорка указала на Таню Дрот, в изумлении поднявшую заплаканные синие глаза, — Татти читала эту песню у меня через плечо и ахала — что, мол, ни говори про Плешу, а талант у нее есть! Все мы виновны перед ОДЧП, перед классом, перед страной, и все мы должны осознать…

— Моулчать! Сайленс! — прервал ее низкий крик Томы. Она поднялась со стула и, обеими руками ухватив подмышки узкого оранжевого свитера, обтягивавшего ее трехэтажные жиры, трясла ткань, проветриваясь. — Мне боульно, гёлз, видеть, что мой воспитательский клэсс похож скорее на шайку ов бэндитз. Клэсс, поющий ужасные воуровские песни, называющий бдительную коум-сомолку «чужой» и «неизвестно кем», клэсс, способный превратить коумсомольское собрание в эстрадное представление с цирковыми уыкрутасами! Клэсс, в котором друг другу дают оутвратительные блатные прозвища! Клэсс, коумсорг которого давно осведомлен об организэйпш ОДЧП и не разоублачает ее! Должна поставить вам на вид, что коумсомольская работа у вас до предела запущена. Когда вы вступали в коумсомол, в седьмом классе, я сама назначила вашим коумсоргом Оурлянскую за ее оутличную учебу. Это моя ошибка, моя вина перед вами, гёлз. Видите, я тоже могу признать свою вину перед клэссом и оубществом. Сейчас я особенно ясно вижу, что коумсорга нельзя назначать по оутметкам, он еще должен быть поудкованным энд соузнательным. Оурлянская, ов коз, не отвечает этим требованиям, к тому же занимает пост коумсорга уже два года…

— И к тому же, — добавила Пожар, оставшаяся стоять сбоку от стола, — к тому же, как мы видели, ей нельзя доверять и просто по-дружески: она не умеет хранить тайну, какой бы эта тайна ни была.

Кто-то потрясенно ойкнул. Тома продолжала:

— Мой соувет коумсомолкам— переизбрать Оурлянскую. Оурлянская! Приведи себя в порядок, гоу за стол и проводи голо-соувание. Квикли, быстро!

Наташка выхватила из кармана платок, продетый в дырку номерка (так она хранила номерок, не имея возможности пропустить в него широкие крылышки своего передника), протерла глаза под очками, а потом, отдельно, стекла, спотыкливо прошла за стол и, повернув к 9–I красное, распаренное лицо, спросила:

— А как? Как это — проводить голосование? — Голос ее смешно и страшновато булькал в горле.

— Коумсорг, который не знает, что такое голосоувание! Да это одно говорит о его непригодности! Спроси у клэсса: кто за то, чтобы меня лишили поста коумсорга, поднимите руки! Потом поудсчитай. Потом спроси, кто против. Поудсчитай. И сравни результаты. Плиз!

— Кто за то, чтобы меня лишили поста комсорга? — повторила Наташка.

— Девочки! — крикнула Пожар. — Не забудьте: голосуют только комсомолки!

Одна за другой стали подниматься руки. Тонкая, с почти отмытым слезами чернильным пятном — Тани Дрот. Сухо белесая — Лоркина. Бронзовая и увесистая— Изотовой. Нерешительные, плавно разведенные пальцы Румянцевой. Выше других— узкая, обугленная абхазским загаром рука стоящей Пожаровой. А за ними — все остальные, кроме балластных, в том числе и знакомая веснушчатая кисть моей Инки.

— Кто против? — спросила Наташка. Не поднялось ни руки.