Лиловые люпины

Класс ахнул, я тоже еле успела зажать рот рукой: она боялась меня не меньше, чем я— ее! Владей она рогом изобилия, разве напугало бы ее противное биокабное пособие в спичечной коробке, что мы с Инкой нашли перед разговором с Пожар насчет довоенного пионерского значка?

— Понятно, девочки, — продолжала Пожар, — никто из нас, и я тоже, не подумайте, не верит ни в какое колдовство. Но мало ли на свете ненормальных и необразованных, вдруг на кого-нибудь все же влияет ее темная самодеятельность? Появился же у нее кавалер, и на танцах, помните, ее все-таки приглашали… Так вот, не напускает ли она? И потом, ее стихи, песенки, эта смешная сказка в тетрадке по тригонометрии? Разве при ее учебе, поведении и жуткой несознательности человек может сочинять без какой-нибудь там мухлёвки? Что, если она и тут подколдовывает? То есть, — торопливо поправилась она, — колдовства, конечно, не бывает, но штука в том, что сама-то она в такое верит и пробует таким заниматься. Вот что опасно, прежде всего — для нее самой.

— Девочки, родненькие, — вмешалась неожиданно Румяшка, — да что мы на нее так уж наваливаемся? Все это у тебя пройдет, Ника, дружочек. Жизнь тебя научит и воротнички стирать, и с людьми себя правильно вести. Даже если колдуешь, голубчик, то бросишь, поймешь, какой чушью увлекалась. Мелочи всё, сущие пустяки…

«Ну, отыскалась хоть одна разумная», — промчалось у меня, но Лена в тот же миг стиснула медовое раздолье своего голоса:

— Хуже другое, голубчик, — что ты терпеть не можешь свою школу и всех нас. Говорила же ты на днях, мы еще с уроков шли с Иванкович и Повторёнок, что наша школа— тюрьма народов, помнишь, родненький?

— Не выдумывай Румянцева меня с вами не было! — крикнула Кинна.

— Т-три, — опять неизвестно зачем сосчитала Повторёнок и встала: — А я с вами была, и о школе, это правда, говорили, но ты же сама и балакала, Румянцева, что с виду она мрачно выглядит. А шла с нами Иванкович или нет, не помню, и слов таких плешковских тоже не запомнила.

— Может быть, ты, заинька, — ответила Румяшка, — уже часто такое от Ники слышала, ну и привыкла, дружочек, ничего особенного в том и не увидела?

— А особенное есть, — сказала Пожар сурово, — и не воротничками пахнет. Плешкова вслух порочит имя нашей школы.

В этот миг я словно прозрела относительно Лены Румянцевой. Она переставала быть загадочной: ее «особость», казалось, с легкой щедростью данная ей от природы, на самом деле достигалась скрытым, мелочным и направленным трудом, осмотрительной и обходительной мерностью тихого, но неостановимого всползания, куда более обдуманного, чем открытая и по-своему честная напористая скачка Пожар. Тонкая выдержка, прибережение впрок, выкладывание точно вовремя — вот что таилось за этим даром свыше. В день, когда я ляпнула о тюрьме народов, мы с Кинной опасались совсем другого — что Румяшка передаст Пожар брань на ее счет. Нет, не ее она запомнила, не она ей была нужна, чтобы сегодня почти поравняться с далеко ушедшей Пожаровой.

— Будь хоть раз человеком, Плешь, скажи, ты, правда, так говорила? — задушевно спросила Пожар.

— Говорила! А вы… все вы… гады и задрыги!

У нас дома такие слова ничего не значили, могли скорее считаться веселыми, нежели ругательными в окружении терпкого бабушкиного лексикона. Поэтому меня изумил поднявшийся шум: на меня указывали пальцами, обвизгивали и обзывали; кто-то из передних колотил, обернувшись, адапташкой по столу у меня перед носом, угрожая. Но Пожар уняла всех их, сказав:

— После ее признания и этой гнусной выходки мы тем более должны подумать о мерах, которые примем к Плешковой. Тамара Николаевна, — непринужденно повернулась она к Томе, — какое у вас складывается мнение?

Только теперь я поняла, что Тома все это время промолчала, как бы давая простор комсомольскому рвению класса. Она дернулась и раздумчиво заговорила без акцента:

— Очень затруднительно… мы почти бессильны. Все внутри-школьные меры уже применены к ней: к директору ее вызывали, родители находятся в полном контакте с педагогами. Исключить Плешкову из школы? Не имеем права. Хоть и перебиваясь с двоек на тройки, но она кое-как тянет. И вообразите, сколько новых забот ляжет на плечи ее бедных родителей, которым придется ее устраивать в ФЗУ или в техникум! И какую славу о нашей школе она притащит туда, куда уйдет! Лучше ее не трогать. Осталось чуть больше года, потерпим.

— Была бы я на месте Плешковой, — вскочила вдруг Повторёнок, — сама бы от вас ушла. Смотреть тошнехонько, как вы ее гнобите…

Несмотря на всю жесткость минуты, я успела оценить это отменное словечко, помесь «гробить» и «угнетать».

Тома одернула Галку, частично возвращая себе акцент:

— Всему есть предел, Поувторёнок Галя! Или замоулчи, или выйди из клэсса! — И продолжила, вновь напрочь убрав акцент: — Что еще? Привлечь милицию, ходатайствовать о помещении ее в колонию несовершеннолетних? Так за ней нет никакого общественно опасного проступка. И опять-таки шум, позор для школы, семьи…