Лиловые люпины

— Да ты вспомни, Инка, тебе тогда мама как раз чемоданчик специальный для бани купила, а я сказала— буду у своих такой просить.

Кинна молчала.

…Когда-то в младших классах ежесубботнее хождение в Большие Разночинные бани было у нас семейным, раз-навсегдашним и не лишенным приятности обрядом. В него входили тщательные сборы одежки и моих еще довоенных резиновых игрушек, поход всей гурьбой по улицам с вениками, любование вечно бездействующим фонтаном на железобетонном крыльце бани (голова младенца надувала пухлые щеки, норовя брызнуть, но никогда не брызгая), выстаивание двух очередей — в гардероб и за билетами, клянченье «чего-нибудь купить» у банного киоска с галантереей, прощанье с отцом, шедшим в свое мужское отделение, взаимное натирание друг другу спин до скрипа, мытье на гранитных скамьях, как и школьные лестницы, похожих на зельц, но только красный, оборачивание простынёй после мытья и вручение непременного яблока, соединение с отцом в пивном зале бани под волосатоногими пальмами, где взрослые пили пиво с черными сухарями, а я лимонад «Крем-соду»…

Но в старших классах выходы в баню с ними со всеми сделались подневольщиной, как все домашнее. Едва у меня возникло то, что мать иронически звала «формами», не упуская случая оскорбленно уязвить и устыдить меня за них, я начала говорить дома, что хожу в баню с подругами, и, наверное, пропускала банный срок без семейных напоминаний. А с подругами я ходить стеснялась, ибо у всех у них уже имелись блестящие черные, специально банные, чемоданчики с внутренним зеркальцем и сборчатым кармашком для расчески. Чем я могла им соответствовать? Авоськой с кое-как обернутым газетой страшненьким бельишком? Постоянно отлынивая, оттягивая баню, я и впрямь могла «путать», как сказала Кинна…

Банные воспоминания, мелькнув, исчезли, когда Пожар повторила:

— Месяц не ходить в баню! — я вспомнила пророческие недавние слова Повторёнок: «Кто о чем, а вшивый о бане». — Месяц! Ведь с ней противно быть в одном помещении! Да встань, Плешкова, если о тебе говорят! Ты — как грязное пятно на нашем классе, так пусть его видят все! — захлебнулась она патетическим возмущением.

Я поднялась и в упор, как она, воззрилась на нее. Мы стояли друг против друга, пылая, как два факела. Ее МОЙ полыхал полным правом и праведностью, мой же МОЙ чадил бессильной злобой и сознанием справедливости поругания, но жег от этого не меньше. Вообще-то я, как обычно в беде, словно отсутствовала, окружающее доходило до меня лишь тупой болью, зато боль была, уж это точно. В самом деле, кто я? Грязная двоечница, хулиганка, измолотившая ногами семью, единственная, наверно, в мире школьница, к которой пришлось послать на дом комиссию, шлёндра, обтиравшая в такие дни стенки парадной! И в придачу, как я только что для себя выяснила, особа, которая не замедлила бы войти в состав комиссии по обследованию быта любой из этих же пятерых!.. Пожар и о том, конечно, знает. Ее рог изобилия, безусловно, вбирает всю информацию обо мне. Он наверняка влил в пожаровское ухо и сведения о вчерашнем пятне известки на моем пальто. Недаром она произнесла слово «пятно»! Пожар, и вправду, кое-что знала.

— Вдобавок у нее, как слышно, появился кавалер, который ей звонит и где-то с ней гуляет до поздней ночи. Плешкова Ника, с кем ты ходишь в ущерб учебе и домашним делам? Кому, скажи, ты такая понадобилась?

Естественно, я молчала. Значит, ей неизвестно Юркино имя?

— Придется спросить у Иванкович Инны. Они парочка, гусь да гагарочка, она-то знает.

Я втайне возблагодарила себя за скрытничанье с Кинной.

— Скажи, Иванкович, кто кавалер твоей закадычной подружки? Помалкиваешь? Уж нет ли у него дружка, неравно дышащего к тебе самой?

— Ну уж и закадычная скажешь тоже! Ну сидим иногда вместе и после школы бывает видимся но чтобы так сразу и парочка! Слушаешь ты Ира всякие сплетни а у нас в классе только и плетут и раздувают чего и не бывало а ты мне еще дружка какого-то присобачиваешь! Что мне за дело с кем она там звонится и ходит я не из таких! — на одном дыхании проговорила моя Кинна.

— Д-два, — снова непонятно и твердо сказала рядом Повторёнок.

Остальные безмолвствовали, заинтригованные еще и этими нюансами моего дела.

— Впрочем, неважно, кто он, — махнула рукой Пожар и пошутила, по обыкновению, не вызвав смеха и не подозревая, что говорит не слишком приличное: — Что в вымени тебе моем?.. Если Плешковой охота терять то последнее, что у нее, может быть, еще осталось, если она не желает, чтобы мы ее спасли и уберегли, пусть катится по наклонной. Да и была нужда в такие дни особенно-то в грязюке копошиться! Не могу только пройти молчанием, — совершенно по-взрослому выразилась Пожар, — вот какого факта. Плешкова, по-видимому, ко всему еще и темная, суеверная личность. Думаю, она пытается колдовать, воображает себя ведьмой! Не удивляйтесь, девочки, я знаю, что говорю, сама видела у нее в руках коробочку с каким-то подозрительным маленьким скелетиком. Не талисман ли это, которым она надеется навести чары?