Лиловые сумерки (СИ)

- Как? Очень просто. Ценой жизнью вашего отца, моя дорогая предательница. Едва вы скрылись из виду, в церковь хлынула чернь. Мы сражались до последнего. Но что мы могли сделать вдвоем против обезумевшей толпы? Из моих рук выбили шпагу, я стал отступать. Кто-то замахнулся на меня мясницким топором, да только опустился он не на мою голову, а на вашего отца, вставшего на пути моего несостоявшегося убийцы. И именно в этот момент в церкви появились королевские гвардейцы. Возникла сумятица, давка. Я этим воспользовался, подхватил шпагу из рук месье де Ламбера, затем вскочил на какое-то возвышение и принялся рубить толпу направо и налево. Какой-то безумец набросился на меня, мы сцепились в схватке, в которой я снова выронил из рук шпагу. Мой противник с криком мести хотел было заколоть меня, но ему помешали гвардейцы. И вместо смертельной раны в сердце дрогнувшая рука его оставила на моем лице вот такой прощальный подарок, - Анри кончиком указательного пальца провел линию по шраму, а затем продолжил: - Гвардейцы спасли меня. Потом начались преследования дворян, и мне пришлось скрываться. Однако все это время я пытался найти вас, Мадлен, и закончить то, что мы начали. Но мне это не удалось. Вы словно в воду канули. Я был счастлив думать, что вам удалось спастись. Потом события захлестнули меня. Я сражался за Тюильри, был в тюрьме, потом долго скрывался под чужим именем… Своими глазами видел казнь Марии Антуанетты, видел, как какой-то буржуа живет в моем особняке. Я пережил ад, и все это ради клятвы, которую я принес вам, Мадлен. Обещание, что мы будем рядом, как и было суждено. Я пересек Ла-Манш, чтобы узнать, что вы вышли замуж за моего бывшего друга, и у вас уже взрослая дочь. Увы, слишком поздно. Лучше бы я умер тогда от того мясницкого топора, чем видел такое положение вещей.

Анри закончил свой рассказ и уткнулся лицом в ладони. До его слуха доносились сдавленные рыдания Мадлен, и сердце его разрывалось от боли. Он до сих пор любил ее, хотел прижать к себе и успокоить, но она была чужой, женой его друга, барона де Круа. Теперь он никто, принца де Тальмона больше не существовало, как не существовало больше французской аристократии.

- Анри… - голос Мадлен вырвал мужчину из оцепенения. – Все это время я любила только тебя, а за Филиппа мне пришлось выйти замуж, чтобы мое доброе имя не покрыли позором. Дай мне рассказать мою версию произошедшего. Пожалуйста.

Де Тальмон посмотрел на нежное, умоляющее лицо женщины, залитое слезами, и кивнул.

Комментарий к Тайны и признания

Написано под впечатлением от Garou_Je Suis Le Mame. Именно такой голос я представляю у Анри.

========== Побег из Парижа ==========

- Филипп был убедителен. Конечно, я до последнего верила, что ты выжил, но точной уверенности в этом не было. Король стремительно терял свою власть, чернь бесчинствовала в Париже, учиняя самосуд всем аристократам, не в том месте не в то время. Он продумал наш побег до мельчайших деталей, порой рискуя своей жизнью. Филипп едва не погиб, похищая из Бюро Благонадежности необходимые документы – без них наш побег закончился бы полным фиаско.

В ночь перед побегом мы с матерью повытаскивали из корсетов пластины из китового уса и вместо них аккуратнейшим образом уложили немного золотых монет и банковских чеков – они пригодились бы нам за границей, где мы собирались строить новую жизнь. Рядом с нами де Круа зашивал в подкладку дырявого и потрепанного плаща ценные бумаги и векселя.

Однако на этом дело не закончилось. Для удачного осуществления плана, предложенного Филиппом, нам троим предстояло отринуть свое «Я» и надеть маски, спрятаться под личинами других людей. Так, по документам, украденным де Круа, я стала Жюльетт Мори, цветочницей из Нанта. Филиппу досталась роль моего мужа, кузнеца Жана. Ну а матери моей пришлось на время стать вдовой, некой мадам Соланж Дюбуа, якобы отбывающей из Парижа в Нант на похороны брата.

Мы облачились в старые, поношенные одежды, почти лохмотья, спрятали волосы под чепчики (а Филипп под шляпу, предварительно обильно смазав их бараньим жиром, чтобы они казались неухоженными и грязными). Затем нам пришлось повозиться руками в грязи, чтобы ногти стали как можно грязнее. Были случаи, что именно так проверяющие распознавали беглых аристократов, скрывающихся под личинами бедных крестьян. Мы с Филиппом немного испачкали свои лица и одежду. Матери этого не требовалось – она должна была всего лишь поддерживать скорбный и благообразный вид.

Ранним утром мы отправились к одной из застав, где нас уже ждала почтовая карета. Помимо кучера и нас троих, в карете еще сидел сухопарый адвокат, нервно сжимающий в руках папку с бумагами. Я нервничала, во рту пересохло, было трудно дышать. Однако невозмутимое спокойствие Филиппа словно вливало в меня новые силы, и я, глубоко вздохнув, приняла глуповато-мечтательное выражение, которое я частенько видела на лицах парижских цветочниц.