-- ...Да, он всегда был самым несдержанным в группе. Дай угадаю, он не пойдет сейчас. Предпочтет держаться до последнего.
-- Ладно, -- вздохнул Дагман и оглянулся. -- Жизнь все равно расставит все по своим местам.
Ханса смотрел на пламя, очерчивавшее силуэт Острона рыжим сиянием, и ему вспоминались годы скитаний по северу Саида в разбойничьей шайке. Сколько он себя помнил, он всегда был с разбойниками; его приемная мать, Афанди, подобрала брошенного ребенка, -- она говорила, ему был едва ли годик, он потерялся и напуганно ревел, -- в одном из крошечных оазисов, куда их банда попала почти случайно; у разбойников и женщины в основном ведут себя, как мужчины, так что Афанди редко вспоминала о том, что она женщина, но при виде перепуганного мальчишки сердце у нее, видать, дрогнуло, и проснулся материнский инстинкт. Она взяла найденыша себе и окрестила его Хансой, в честь своего давно погибшего отца, и хотя скрывать от мальчика его настоящее происхождение Афанди и в голову не пришло, она всегда относилась к нему, как к родному сыну.
Ханса засыпал и сам не понял, как живой и реальный огонь переместился в серый мир снов; только люди, сидевшие и лежавшие вокруг, изменились, и возле костра сидела высокая темноволосая женщина, подстелив под себя бурнус, она скрестила ноги, и ее светлые шаровары разлеглись почти как юбка, а на голове ее был повязан платок, и Хансе с нежностью вспомнилось, как Афанди учила его повязывать себе такой же, когда он был сопливым мальчишкой. Она была смуглой и такой же черноглазой, и, в общем, они были похожи, хоть и неродные; мальчик перенял от нее многие повадки, точно так же цокал языком, щурил один глаз в выражении недоверия и завел привычку людей называть по кличкам вместо имен.
Даже шашка Афанди, которую Ханса взял себе после ее смерти, теперь лежала на бурнусе возле нее: разбойница никогда не расставалась со своим оружием.
-- Мама, -- сонно пробормотал Ханса и подполз к ней, потому что ему вдруг нестерпимо захотелось снова почувствовать тепло ее тела, вообразить себя маленьким...
Он и был маленьким, и вокруг были привычные люди, с которыми он провел детство; вон поодаль стоит небольшой шатер, в котором ночуют атаман Хулафа, его жена Амир и их дочка Лейла. Лейла старше него на целых четыре года, но Ханса давно уже решил, что женится на ней, когда вырастет, ведь она красивая. Пусть и заносчивая, прямо как ее мамка.
Он положил голову на колено Афанди, и мать обняла его теплой рукой за плечо. Костер освещал ее смуглое лицо, придавая ему красноватый оттенок, и Ханса смотрел на нее снизу вверх; у нее всегда было такое строгое выражение, которое на его памяти изменилось лишь однажды, когда он отбился в песчаной буре, и она два дня искала его в пустыне, и вот когда нашла, откопала его, засыпанного песком и задыхающегося, она плакала, впервые на его памяти.
Это был сон, Ханса подспудно знал; но такой теплый и успокаивающий, что просыпаться не хотелось. Не хотелось и помнить о том, что ждет его, когда он проснется: безжизненный южный Саид, холод, постоянная опасность...
В этом сне опасности не было.
-- Они мои друзья, -- немного уязвленно отозвался Ханса.
Что-то было не так. Но ощущение тепла чужого тела убаюкивало его, успокаивало, и Ханса лишь оглянулся на спящих разбойников; они лежали тут и там, укрытые бурнусами.
-- Острон не такой. Он никогда не предаст меня.
-- Скорее он одолеет меня, чем его! Он очень сильный.
-- Да!
-- Сунгай слишком умный, чтоб поддаться темному богу, -- возразил Ханса с горячностью. -- И он принципиальный. Он предпочтет покончить с собой, но не сдастся, я знаю это.
-- Но он устоял, и я думаю, это значит, Искандер еще долго продержится! До самого конца.
-- Искандер все равно знает, что ее уже не вернуть.