Лимонов

Прежде всего, произошло то, что его жена, хорошенькая актриса, от него ушла. И он не вполне понял почему. Ему не приходит в голову, что причиной могли стать тридцать лет разницы. И невозможность ступить ни шагу без сопровождения двух бритоголовых парней: поначалу это может казаться романтичным, но со временем начинает раздражать. Несколько месяцев он страдал – рассказывает Эдуард, – но в конце концов пришел к выводу, что бывшая жена – женщина холодная, лживая, не способная любить: она его разочаровала. Чтобы я не переживал за него, он сообщает, что у него несколько любовниц, совсем молоденьких, так что большую часть ночей он проводит не здесь. С детьми он продолжает видеться, это для него важно. Да, с детьми : у него ведь есть еще и девочка, Александра. Мальчика зовут Богдан, в память о временах, проведенных в Сербии. Я думаю про себя, что ребенок еще легко отделался – всего лишь Богдан, а могли бы назвать Радованом или Ратко. На этом разговоры о личной жизни заканчиваются.

Перейдем к жизни общественной. Напрямую я этого, конечно, не говорю, но и так ясно, что ситуация тупиковая. Исторический шанс, если допустить, что он действительно был, безвозвратно утерян. Каспаров, затравленный властями, и не попытался выставиться кандидатом, и после того, что, даже мягко выражаясь, нельзя назвать «неудачей в президентской гонке», «Другая Россия» практически прекратила существование. И все же Эдуард не опускает рук. Он создает новое движение под названием «Стратегия 31» – ссылка на статью 31 конституции, которая гарантирует свободу собраний. Суть его в том, что участники движения приходят на Триумфальную площадь 31 числа в те месяцы, где тридцать один день. Обычно митингующих собирается не больше сотни, полицейских же – впятеро больше, и все заканчивается тем, что вторые арестовывают несколько десятков первых. Таким образом, Эдуард регулярно попадает на несколько дней за решетку. Иностранные корреспонденты – по привычке – делают из этого новость для своих изданий. Кроме этого, он пытается собрать «национальную ассамблею оппозиционных сил» – этот проект вызывает энтузиазм у старых демократов и борцов за права человека, но Каспаров ему противодействует, собираясь выдвинуть собственную платформу. Теперь они – соперники, но даже их противоборство выглядит как-то скучно. Эдуард радуется тому, что на его интернет-сайте больше посещений, чем у Каспарова.

Что еще? Литературная продукция. С нашей последней встречи он опубликовал три книги: стихи, сборник статей и воспоминания о войне в бывшей Югославии. Но сегодня писательство невозможно считать серьезным занятием. Денег практически не приносит, тиражи – в пределах пяти тысяч, самое большее – шесть, переизданий почти не бывает: на жизнь он зарабатывает, главным образом, сотрудничая внештатно с российскими глянцевыми журналами типа наших Voici и GQ .

Ну, вот, повестка исчерпана. Уже четыре часа ночи, в тишине слышно, как журчит холодильник. Он рассматривает перстни у себя на пальцах, поглаживает мушкетерскую бородку: не из «Двадцати лет спустя», а из «Виконта де Бражелона». Я свои вопросы уже задал, а ему не приходит в голову спросить что-нибудь у меня. Ну, не знаю: может быть, обо мне самом. Кто я, как живу, женат ли, есть ли дети? Какие страны предпочитаю – холодные или жаркие? Кого люблю больше – Стендаля или Флобера? Натуральный йогурт или фруктовый? Что за книги пишу: ведь я же писатель? Он утвер ждает, что интерес к людям – часть его жизненной программы, и, наверное, встреть он меня в тюрьме, с каким-нибудь ярким преступлением за плечами, он нашел бы, о чем спросить, но здесь расклад совсем иной. Я – его биограф: я спрашиваю – он отвечает, а ответив, молчит, рассматривая свои перстни и ожидая следующего вопроса. И я прихожу к выводу, что и речи быть не может о том, чтобы беседовать таким вот образом еще несколько часов и что я прекрасно обойдусь тем, что у меня есть. Встаю, благодарю за кофе и за то, что он уделил мне время, и когда уже выхожу за порог, он задает мне один-единственный вопрос:

– А все-таки странно. Почему вы решили написать обо мне книгу?

Он застал меня врасплох, но я стараюсь ответить как можно искреннее: потому что у него – или у него была , я уже не помню, как я выразился, – потрясающе интересная жизнь: романтичная, полная опасностей, тесно перемешанная с шумными историческими событиями.

И тут он произносит фразу, которая меня потрясает. С сухим смешком, глядя в сторону:

– Дерьмовая была жизнь, вот так.

3

Оставлять такой конец мне не хотелось. Думаю, ему бы он тоже не понравился. Кроме того, мне кажется, что всякий человек, который имеет смелость судить чужую карму и даже свою собственную, может не сомневаться – он ошибется. Как-то вечером я поделился этим соображением со своим старшим сыном Габриэлем. Он работает в кино, и мы уже написали вместе два сценария для телевидения. Мне нравится обсуждать с ним написанное: эта сцена пойдет, эту надо выбросить.

– Дело в том, – говорит он, – что тебе очень не хочется выставлять его лузером.

Я киваю головой.