Лимонов

С самого утра в колонии все вверх дном: приехали телевизионщики. Их шестеро: журналист, режиссер, оператор, звукооператор и ассистенты, и среди них – три девушки. Поскольку на дворе лето, на них короткие юбки и обтягивающие маечки с глубоким вырезом, от них пахнет духами, но и женщиной также: подмышками, интимными местами. Они сводят с ума стадо зэков, которых надо выстроить на центральном плацу для утренней переклички. Время настоящей переклички давно прошло, съемочная группа на нее опоздала, и теперь режиссер выстраивает мизансцену, исходя из собственных понятий о том, как это должно выглядеть. Начальник надеялся, что телевизионщики выставят вперед физиономии посимпатичнее, как делает он, когда приезжают делегации, но, по мере того, как продвигается съемка, он начинает понимать, что свою задачу режиссер видит не в том, чтобы подчеркнуть достоинства колонии и продемонстрировать сытые лица ее обитателей, а показать, как скандальный писатель Лимонов выходит из этого ада. Несмотря на протесты начальства, ассистентки норовят выставить вперед самые мерзкие рожи, а оператор – снять крупным планом грязные лужи и кучи мусора, что не так просто сделать в колонии образцового содержания. Я не брошу в них камень: я вел себя точно так же, когда снимал в Котельниче эпизод документального фильма о колонии для малолетних преступников, надеясь получить картинку, достойную Дантова ада, и досадуя на то, что натура не соответствует моим ожиданиям.

Среди этой суеты Эдуард послушно делает то, о чем его просили: играет роль самого себя. В сцене переклички, стоя между двумя заключенными с внешностью отпетых висельников, он громко выкрикивает свою фамилию, имя, отчество и статьи приговора. Он делает это в последний раз, но потребуется три дубля, поскольку два первых не устроили режиссера. В следующем эпизоде, в столовой, он старательно выскребает ложкой свою миску, поддерживая «непринужденную беседу» с соседями по столу. «Ведите себя, как всегда, ребята, – повторяет режиссер, – как будто это обычный день».

Но для заключенных этот день – праздник, и они изо всех сил стараются пробиться поближе к виновнику торжества. «Вот так меня видно? А так?» – волнуются они, работая локтями. А он, продолжая вести с ними «непринужденную беседу», от которой на экране останутся лишь его реплики, потому что только ему дали маленький микрофон, думает о том, что зря согласился на эту дурацкую съемку. Ему жаль, что он уходит вот так. И, может быть, вообще жаль, что уходит. Разумеется, ему не терпится вырваться на свободу, увидеть Настю, ребят из НБП, но таким человеком, как здесь, он уже никогда не будет. Можно утверждать, что колония – это ад, но силой духа он умел превратить ее в рай. И она стала для него гостеприимным кровом, как для монаха – его обитель. Ежедневные переклички были его послушанием, медитация – молитвой, и однажды небеса ему открылись. Каждую ночь, под мощный храп всего барака, он тайно упивался собственным могуществом, силой своей сверхчеловеческой души, в которой неприметно совершался процесс, начавшийся на Алтае, когда он был рядом с проводником Золотаревым – освобождение подлинное, бесконечное, о котором он вдруг забеспокоился: не помешает ли ему освобождение сегодняшнее, более скромное и суетное? Он всегда был уверен в том, что его призвание – дойти в познании реальности до самых крайних пределов. А самой реальной была именно здешняя реальность. И вот теперь все кончено. Лучший период его жизни уже пройден.

Эпилог

Москва, декабрь 2009

1

И вот мы возвращаемся к началу этой книги. В тот момент, когда я делал репортаж о Лимонове, он уже четыре года как вышел из тюрьмы. И я не знал ничего из того, что вы только что прочитали: мне понадобилось еще почти четыре года, чтобы собрать материал. Однако я смутно чувствовал, что что-то не так. Впечатление было такое, словно Эдуард постоянно носил на себе маленький микрофон, продолжая играть роль самого себя для телевизионной реальности. Сбылась его мечта: он стал в своей стране знаменитостью – окруженный лестью писатель, Че Гевара на светской тусовке, популярный персонаж из рубрики people . Едва выйдя на свободу, он бросил храбрую маленькую Настю, сменив ее на одну из красавиц категории А, перед которыми никогда не мог устоять: восхитительную молодую актрису, снявшуюся в популярном телесериале «КГБ в смокинге». Тюремное заключение сделало его в глазах молодежи культовой фигурой, союз с Каспаровым – благопристойным политиком, и я не исключаю, что он вполне серьезно размышлял о перспективе прихода к власти в результате бархатной революции, как это случилось с Вацлавом Гавелом.