Лина Костенко

Это событие произвело такое впечатление на Лину Костенко еще и по личным причинам: «Мы ж там жили, над тем яром, по которому прошел тот страшный мутный вал. С юности помню там каждую тропку. Опять же — среди садов и роз, под глазами Врубеля из Кирилловской церкви. А потом те домики несло и оббивало о склоны. Залило трамвайный парк, стадион “Спартак”, больницу и улочки, где жили мои одноклассницы. Трупы штабелями возили в морги, отмывали из шлангов для опознания. Хоронили на разных кладбищах, чтобы никто так и не установил окончательной цифры погибших»[87]. Как же больно — ее подруги, пережившие войну, оккупацию, голод, погибли — и так страшно — в этой замалчиваемой рукотворной катастрофе. С тех пор недоверие Костенко к власти стало абсолютным — «как к системе, которая не способна признать правду, даже если это правда ценой в сотни, тысячи, миллионы жертв».

Лину Костенко довольно рано начали критиковать за «аполитичность», уже в том же 1961 году — после выходя третьего сборника «Мандрівки серця». Не удивительно, ведь у власти было ожидание, что уж к третьей книге эта столичная «штучка» одумается. И кроме идеологически нейтральной лирики начнет выдавать, пусть дозировано, и «любовную лирику» — о любви к Партии. Не дождались.

Но когда для заезжих западных интеллектуалов, «полезных идиотов», нужно было показать что-то молодое, свежее, настоящее, то «шестидесятники» оказывались полезны для власти. Так в июне 1962 года Союз писателей сумел повторно зазвать в СССР Жан-Поля Сартра (на него были большие виды в рамках советской «борьбы за мир» и, забегая вперед, можно сказать, что ожидания оправдались). В этот раз он приехал с подругой — Симоной де Бовуар. Заехали они и в Киев. Перво-наперво, была, конечно, встреча с официозными литераторами в Союзе писателей. Но они ему показались «долдонами» (как он скажет в той же поездке, но уже в Москве — Владимиру Войновичу[88]). И тогда Сартр попросит организовать ему встречу с молодежью, «бунтарями». Она и была организована — в одном из конференц-залов гостиницы «Украина». Бунтарей от поэзии представляли Костенко и Драч. Лина Васильевна так позже вспоминала эту встречу: «Он, тогда уже для нас старый, с молодой запальчивостью разматывал перед нами очередной виток своих экзистенциальных исканий, а мы читали ему наши стихи — Иван Драч свою “Слезу Пикассо”, в я “Ван Гога”»…[89]

В 1962 году Лину Костенко много печатали в периодической прессе. Подборки ее стихотворений появились в «Літературній газеті», журналах «Прапор» и «Вітчизна», всего около 30 стихов (среди них и цитировавшиеся ранее «Біла симфонія», «Смертельний падеграс»). Очень заметным, значимым стихотворением, с судьбой, с предысторией, была «Іма Сумак».

Во времена студенческой жизни в Москве Лине как-то пришлось услышать такое про мову: «Вы же интеллигентный человек. Зачем вам этот язык индейских племен?» Фраза запала в память. И проросла замечательными стихами после того, как в 1960–1961 годах в сорока городах СССР гастролировала перуанско-американская певица Има Сумак. Она обладала уникальным диапазоном голоса в пять октав. И считалось, что по матери происходила от последнего правителя Империи инков Атауальпы (предательски захваченного в заложники конкистадорами Писарро и злодейски казненного после выплаты огромного выкупа). Самой известной песней Сумак был «Гимн Солнцу» (инки называли себя детьми Солнца).

Вот тогда и вспомнилась поэтессе та фраза, сравнивающая украинский язык с мертвыми, полумертвыми языками индейских племен. По энергетике, решительности, по пугающей в советских условиях прозрачности сравнения начало «Іми Сумак» похоже на «Коли умер кривавий Торквемада» (кстати, и испанская аура исторической аналогии — общая): «Було на світі плем’я — інки. / Було на світі — і нема. / Одних приставили до стінки, / а інших вбили крадькома. / Кого улещено дарами,/ кого утоплено в крові. / І тільки храми, древні храми / стоять по груди в кропиві».

К середине стихотворения ситуация описывается, как безнадежная: «Удар. І ще раз. Бевхне глухо / в кубло чужинців і заброд. / Асфальтами залите вухо / не знає імені: Народ // Нащадки вбивць і товстосуми, / священних рік повзучий пляж…» (Последние четыре слова — точный образ Днепра с «ползучими пляжами» создаваемых водохранилищ).