Лина Костенко

Дмитрий Павлычко, вынужденный в середине 50-х замаливать перед «советами» грехи УПАшной юности, в 1958 году буквально взорвал литературное пространство своим четвертым сборником — «Правда кличе!» Стихотворение «Коли помер кривавий Торквемада» прямо говорило о ситуации, сложившейся после смерти Сталина. 18-тысячный тираж книги уничтожили, но стихи из нее зажили самостоятельной жизнью.

За несколько лет в украинскую литературу, прежде всего поэзию, пришла целая плеяда блестящих авторов. В 1961 году сенсациями стали публикации поэмы Ивана Драча «Ніж у сонці» и подборки стихов Николая Винграновского в «Літературній газеті». На следующий год увидели свет сразу три заметных поэтических книги — первый и, увы, последний вышедший при жизни сборник стихов Василия Симоненко «Тиша і грім», а также сборники Драча «Соняшник» и Николая Винграновского «Атомні прелюди». Были и другие имена, не только в поэзии, литературе, но и во всех жанрах искусства. И едва ли не каждый год в течение 60-х появлялись новые. Всех их назвали одним словом — «шестидесятники». Лина Костенко так отвечала на вопрос, с чего для нее началось шестидесятничество:

«Из чувства солидарности. В литературу неожиданно и одновременно пришли люди с талантом и совестью. Под такую лихую годину, в условиях тоталитарного режима, где за плечами твоей литературы — решетки, а перед глазами — железный занавес, где среда, в которой живешь, сплошь фальшивая, пронизанная подлостью и провокациями, и вдруг — такая удивительная когорта творчески и этически одаренных людей. Мы искали глазами друг друга. Мы угадывали и любили каждый новый талант. Не только в литературе, тогда же появились и художники, и композиторы, и кинематографисты, историки, актеры <…> И возникло то продуктивное поле, как его точно и ностальгически назвал Сергей Трымбач[83].

<…>

Шестидесятников было мало. Всего лишь “маленька щопта”, как сказал Стус. <…> Молодежь, красивые, талантливые люди, которые входили в жизнь, не зная, что они входят в историю. В каждую эпоху что-то кристаллизуется. Вот таким кристаллом была та “маленька щопта”. И Украина, увиденная сквозь нее, была прекрасна <…> Мы любили и уважали друг друга. Мы ничего не боялись. Не потому, что были так безстрашны, а потому, что просто были таковы. Не делали карьеру, не гонялись за успехом и деньгами, чувствовали свою свободу даже в том тоталитарном государстве»[84].

Да, такие годы, противоречивые, непоследовательные, а все же в прекрасные своей вспышкой — таланта, творческой энергии. Это было — в Киеве, по всей Украине, хотя здесь к обычному гнету советской идеологии добавлялась вечная имперская подозрительность к «украинскому национализму». А в СССР с конца 30-х годов и до перестройки были запрещены все национализмы… кроме русского (впрочем, умеренного).

Хорошо передает атмосферу того времени рассказ Костенко, как она отмечала тогда свой день рождения (совпадающий, напомню, с днем рождения Рыльского): «В этот день меня всегда приходила поздравлять молодая ватага с Аллой Горской и Надийкой Светличной, пели “А ми ж тую червону калину підіймемо”. Затем шли на Крещатик и, по дороге дав поздравительную телеграмму Рыльскому, заходили в “Троянду Закарпаття” выпить доброго вина и за его здоровье, и за мое»[85]. Несколько строк, но как хорошо они передают фрондерскую бесшабашность того времени. Так же лихо, куражно описывает Костенко посиделки у Ивана и Леониды Светличных (практически без алкоголя и категорически — без мата).