Лина Костенко

Василь-младший-младший (с учетом того, что не только отец, но и два деда его были Василями), однако, не просто озорничал, но озорничал творчески, что порой бывало опасно: «Однажды мы испугались — когда после очередной поездки в лес сын Василько устроил экспериментальный взрыв. А он в детстве был летчиком, космонавтом, физиком, химиком, и — заметьте — в домашних условиях. Все приборы разбирались на детали, все горючие и сыпучие вещества изучались. А в тот день — в лесу — он набрал под сосной живицу. Дома смешал с чем-то, поджег и на совочке поднес горючую смесь к крану с холодной водой. Я только и успела крикнуть: «Ложись!» (вот она выучка ребенка военного времени. — Прим. авт.). Вся кухня наполнилась черным дымом, а у моего маленького “химика” закоптились кончики пальцев. С тех пор его в детской поликлинике называли “наш Менделеев”»[115]. (Кто знает, может, этот негативный опыт повлиял на то, что в итоге Цвиркунов-младший стал все же не химиком, в бабушку и ее брата, а математиком-программистом).

В 1975 году Советский Союз подписал Заключительный акт Совещания по безопасности и сотрудничеству в Европе. Вскоре по всей стране начали возникать диссидентские группы, союзы с именем финской столицы в названии. Они требовали, чтобы СССР и всего его «союзные республики» выполняли принятые на себя обязательства по соблюдению прав человек. 12 мая 1976 года возникнет Московская Хельсинкская группа, 9 ноября — Українська Гельсінська група (во главе с хорошо нам известным Мыколой Руденко).

КПСС при этом не собиралась идти на поводу у правозащитников, но какие-то мелкие, спорадические послабления все же предполагались. Вот, к примеру, почему бы не издать Лину Костенко? Из Литфонда ее исключили, но в Союзе писателей оставили, все же не совсем враг. Так «Лiтературная Україна» вдруг решила напечатать подборку Костенко. Она принесла стихи и на всякий случай спросила: «Но вы даете слово чести, что все будет напечатано в таком виде и вы не “вырубите” ни строчки?» «Конечно, конечно!» — был ответ.

Однако за десятилетие советские литчиновники, отвыкшие от общении с Костенко, просто забыли, с кем они имеют дело! Из нескольких стихотворений ключевые строфы были убраны. Пострадала и «Испанка Карменсита» (говорят, у героини произведения был прототип — киевлянка испанского происхождения Карменсита Шевченко, в девичестве Висенте). Советские редакторы сняли строки «Життя — страшна корида, / На сотню Мiнотаврiв — один тореадор»[116]. (Отдельно стоит отметить, как органично в «Испанке Карменсите» продолжается одна из любимых тем поэтессы, уже рассматривавшаяся нами, бессмертие народа, его культуры, песни, танца.) Лина Васильевна в редакции напомнила о «слове чести» и заявила, что больше не позволит публиковать ни строчки. После чего один из начальников имел наглость бросить ей вслед с насмешкой: «Тореадор!» («А он даже не был Минотавром — просто никчемный мужичишка», — вспоминает Костенко.) Этого поэтесса стерпеть уже не смогла и ответила: «Ах так? Хорошо. Либо вы все-таки извинитесь передо мной, либо я умру».

И начала голодовку, сухую голодовку. Пришла домой и слегла, от страшной обиды не могла ни есть, ни пить. Через несколько дней начало «троиться» в глазах (длительная сухая голодовка чрезвычайно опасна для здоровья). «И вот тогда Василий Васильевич явился в Союз писателей. Уж не знаю, как он их “воспитывал”, но передо мной извинились. Думаю, он пошел в атаку — как мужчина-фронтовик, которого только и могла испугаться эта чиновничья рать»[117].

Чурай. Чернобыль. Что дальше?