Следом за «Марусей Чурай» был еще издан сборник «Неповторність» (1980). Да не покажется кому-то высокопарным название — он был чрезвычайно важен для поэтессы. После стольких лет «молчания», точнее — работы в стол (аналог «захалявних книжочок» Шевченко), ей нужно было освоиться с этой новой ситуацией. Она говорит — и ее слышат! В «Неповторності» Костенко осмысливала это.
В понимании названия сборника помогает статья Костенко 1964 года «Нет эталонных идеалов». Там она так определила свое отношение в этому слову:
Но вернемся к «Марусе Чурай». Еще в 1981 году роман был выдвинут на соискание Государственной премии УССР им. Т. Г. Шевченко. Но при этом книга даже не обсуждалась на страницах «Літературної України». Случай по тем временам беспрецедентный, поскольку, согласно правилам, орган Союза писателей Украины обязан был рецензировать произведения, номинируемые не только на главную премию УССР, но и на все остальные литературные премии республики. Это верный показатель того, какая литературно-политическая борьба шла вокруг романа.
И лишь после начала перестройки, в 1987-м, роман «Маруся Чурай» и книга стихов «Неповторність» получат, наконец, премию им. Т. Г. Шевченко. На вручении кто-то из представителей оргкомитета скажет невинные, вроде бы, слова похвалы новым лауреатам — мол, победили в соревновании равных… Лина Костенко в ответ буквально взорвалась полемически заостренным: «Литература — не соревнование, а борьба. Борьба не амбиций, не прыжки в высоту, не бег наперегонки. Это пожизненная борьба Добра и Зла, справедливости и несправедливости, человеческого и нечеловеческого»[124]
.(И в этом — вся Костенко, ее неприятие к ритуальным актам, жестам и наградам. Но от премии имени ШЕВЧЕНКО она не могла отказаться. А вот спустя 18 лет отказалась от звания Героя Украины, приправленного пятиконечной звездой, заявив «Политической бижутерии не ношу!» Ирина Геращенко, ездившая тогда к ней вместе с Виктором Ющенко, лишь недавно рассказала подробности той встречи:
Отношение к перестройке и гласности у Костенко было непростым. В начинании Михаила Горбачева она видела, прежде всего, властную партийную руку и, наученная горьким опытом «пастки 60-х» не верила, что нечто, даваемое сверху, может быть позитивным: «Поет не може бути власністю. / Це так йому вже на роду. / Не спокушайте мене гласністю. / Я вдруге в пастку не піду. / Працюю в кратерах вулканів. / Я завелика для капканів».[126]