Лингвистика измененных состояний сознания

сомнительным [ср. 43, с. 214; 97, с. 74 — 76]. Эта часть речи объединяет целый ряд далеких по своему внешнему облику от глагола слов, употребляемых тем не менее в предикативном положении (весело, тепло, холодно, нужно, можно, лень, рад и т. п.). Представляя собой достаточно нечеткое образование, неглагольный предикат несравним по своему психологическому значению для носителей языка с именем или глаголом. Задание Д состояло в просьбе преобразовать предложение, содержащее предикат, в какое-либо другое, желательно начинающееся со слов он, конечно. . . Ожидалось, что предложения, содержащие неглагольный предикат, будут преобразовываться в более фундаментальное для русского языка именное либо глагольное словосочетание, причем их относительная численность укажет на тенденцию перехода этой неустойчивой части речи в разряд имени или глагола. Результаты экспериментов оказались прямо противоположными ожидаемым: фразы с неглагольным предикатом легко порождались и воспринимались всеми испытуемыми вплоть до состояния теста, фиксировавшего полный распад языковой способности: {±±± ±±±±}. Около 30 % испытуемых отождествили такую фразу с именным словосочетанием, около 25 % — с глагольным, а остальные умудрялись регулярно образовывать аналогичную фразу, даже будучи поставлены в прямо препятствующие этому условия (например, он, конечно, веселый, ну ему в общем. . . хорошо ему, весело, нормально так).

Прежде чем интерпретировать полученные результаты, рассмотрим также задание 3. Здесь был повторен известный тест Г. Сэвина, где количество запоминаемых слов измеряет трудность восприятия активной или пассивной конструкции. Например, предлагалось запомнить и повторить предложения типа студент слышит девушку, девушка услышана студентом (после каждой фразы давался для запоминания и повторения бессвязный набор из пяти слов). Полученные результаты не согласуются с выводами Сэвина. Так, активная конструкция запоминалась нашими испытуемыми легче пассива, как это было в его экспериментах, лишь в нормальном состоянии. В начале распада языковой способности большинство наших испытуемых довольно скоро перестало различать их, а к концу диссолюции глагол в любой форме воспринимался как активный: {— + + + + + +}, предшествующее глаголу слово — как агенс, последующее — как пациенс. Сказуемое, хотя и не имело морфологических признаков, занимало

устойчивое второе место в предложении: {------------± ++}, что

находит себе прямое соответствие в начальных стадиях естественного обучения языку [159, с. 197].

Следует подчеркнуть неожиданность полученных рультатов. Исходя из распространенной точки зрения, которой придерживался и автор эксперимента, активно-пассивная диатеза принадлежит к числу фундаментальных для русского языка, категория же состояния является не вполне устойчивой, достаточно молодой, а следовательно должна была бы распадаться достаточно рано. По-

40

лученные же результаты, напротив, указывают На весьма четкую выраженность неглагольного предиката, появляющегося на поздних этапах диссолюции примерно в каждой второй фразе, и на сравнительную (филогенетическую) новоприобретенность противопоставления «актив—пассив» — [22, с. 282, 354].

Заметим, что некоторые лингвисты приходят на основе других методов исследования к выводу о фундаментальности неглагольного предиката в русском, а также других индоевропейских языках [46, с. 336]. Таким образом, прослеживающаяся и в старописьменных текстах тенденция к употреблению этой грамматической категории — ср. не лепо ли ны бяшетъ, братие или княже Игорю! не мало ти величия в «Слове о полку Игореве» (цит. по [67, с. 189]) —представляет собою весьма древнее и устойчивое, так сказать магистральное, для древнего языка явление. В том же, что касается неустойчивости пассива при языковой диссолюции, можно упомянуть о выводах целого ряда лингвистов, говорящих о меньшей его значимости и более позднем по сравнению с активом образовании в индоевропейских языках (в связи с развитием из медиума [101, с. 171; ср. 62, с. 263—264]).