Линия фронта

На ближних подступах по танкам ударили с того берега прямой наводкой, батальон потерял еще две тридцатьчетверки… И хотя танкисты подавили огонь врага, с ходу спустить с отвесных бетонированных стенок амфибии и понтоны на воду не удалось: у саперов хватило тола лишь на подрыв одного спуска, да и то немцы гвоздили по нему со всех направлений; удалось только переправить — в мертвой, непростреливаемой зоне — взвод пехоты с отделением саперов, которые зацепились на западном берегу. Это уже была Польша.

Евгений в роще наткнулся на новую группу цивильных людей с оружием, они что-то говорили, но пролетавшие штурмовики заглушали голоса; самолеты принялись утюжить немецкую оборону за каналом. В томительном безветрии оттуда доносились рев моторов, клекот авиапушек, дробь пулеметов и взрывы… Ко всему этому прибавлялся далекий надсадный гул — подходили с востока главные силы дивизии. Землю под ногами трясло, среди шелестящих ольховых порослей мелко зудели сосенки. Евгений сорвал желтую колючку, сунул в рот.

— Ты комиссара помнишь? Бойко? — спросил он Янкина.

— А чё?..

— Наши-то партизаны уже, наверно, по домам…

— Наверно.

К ним подошел человек в конфедератке, сказал:

— Интернациональ…

Евгений устало поглядел на него и, словно оправдываясь, ответил:

— Задержались полки… Солярки не было, тылы отстали.

— Да, да, тылы… Париж, де Голль…

Запас слов у них иссяк, они оба рассмеялись.

Над головами пронеслась вторая волна штурмовиков. За каналом вновь забушевало. Этот грохот перерос в нестерпимую, как в землетрясение, дрожь. Земля под ногами ходила. Евгений невольно обернулся и увидел в подернутых маревом перелесках тридцатьчетверки. Подоспевшие танковые полки выходили к границе.

Форсировать начали под вечер. По берегу зажгли дымовые шашки, над каналом взвилась темная завеса, по ней немцы открыли слепой огонь. Сейчас же ввязалась наша артиллерия. Тяжелые дальнобойные орудия густо клали снаряды по синему лесному массиву, и туда же пикировали бомбардировщики. Над бором всплыли дымные облака, затмевая падающее, закатное солнце; лучи его еще пронизывали, жгли густые клубы над деревьями и над каналом, но лиловая завеса уже по-ночному задернула лес, взрывы, небо и догорающий шар.

Лишь стрелковый взвод да отделение саперов держались на том берегу, не пускали к бетонному корыту гитлеровских автоматчиков. К каналу устремились амфибии, понтоны и все, что могло держаться на воде. В местах будущих аппарелей до последнего мгновения дежурили подрывники: шурфы со взрывчаткой были затрамбованы и электролинии подключены, однако осколки снарядов рвали сеть.

— Янкин, кончай! — из окопчика торопил Евгений. В руках он держал наготове ключ от подрывной машинки. Янкин заизолировал свежий сросток возле самого берега и поднялся бежать.

Евгений в последний раз схватил глазом всю панораму. Дымный вал сносило на противника, по всей низине — влево и вправо от окопчика — двигались к берегу амфибии и понтонные машины. На амфибиях жалась пехота, покачивались орудия, торчали минометы. Из кустистых опушек выползли танки. На левом фланге, за зеленым мысом, просматривался разрыв в боевых порядках, дальше вновь ползли уменьшенные до размеров игрушек танки — это уже был соседний полк. Евгений чувствовал, как струится на ноги песок с крутостей, как все дрожит вокруг, и понимал: вот-вот взрывать, сейчас взметнется ракета. Он смотрел на Янкина.

Янкин отбежал от шурфа на три шага, когда перед ним упала мина. Осколки жикнули мимо ног, но опять зацепило кабель. Янкин распластался. По-настоящему соединять и изолировать кабель не оставалось времени, сержант зубами содрал лак с медных жилок, наскоро скрутил концы и зажал в кулаке. Другой рукой засигналил капитану: «Давай!» — и, уткнувшись головой в землю, стал ждать взрыва.

Евгений уже не видел подходивших амфибий, понтонов и танков, он видел только лежащего невдалеке от заряда Янкина, который зажимал в кулаке сросток. В шурфе было затрамбовано двадцать килограммов тола, и когда по всему берегу взвились ракеты, Евгений долго не мог попасть ключом в гнездо подрывной машинки — глаза его косились на Янкина. Наконец он вставил рукоятку, но держал ее недвижно, ощущая на всем теле холодный пот. Евгений, пожалуй, знал, что крутнет ручку, и как только вдоль всего канала — в местах соседних аппарелей — поднялись, опережая звук, черные фонтаны, он крутнул… Потом медленно поднялся. Янкина на прежнем месте не было…

С образованного взрывом спуска один за другим валились тупыми носами на воду амфибии. Евгений какую-то минуту цепенел в своей ячейке, потом понесся к спуску. Амфибии буксовали, и саперы швыряли под колеса обломки бетона, нагребали песок, совали дерн. Оборона противника загадочно молчала. На лице Евгения отразилась тревога.

— Затаился, гад… — вырвалось у него.

Вечер догорал. Из-за покореженного бомбами и снарядами леса плясал по небу горячий закат. Воду на канале рябило; Евгений глядел на бегущие пунцовые чешуйки, потом уставился на торчащую из бетонного шва хворостину. От хворостины ложилась на бетон красная тень.