Линия мести

Я слезла с кровати и задумалась. Сначала неизвестный (не знаю, Аня это или некто, завладевший ее мобильником) просил о помощи, а теперь начал обвинять меня. В чем? Что имели в виду, когда писали текст этого сообщения?

Я снова посмотрела на телефон, перевела взгляд на кровать своей новой соседки. Странно, что-то Оля долго не возвращается из туалета. Вдруг ей стало плохо в уборной? Надо было мне сразу пойти вместе с ней.

Я взяла в руки телефон и решительно вышла из палаты. В коридоре и в общей гостиной по-прежнему никого не было. Интересно, куда ушел Андрей? Может, к нему приехала мать, вот он и не дождался нас с Олей? Ладно, разберусь потом…

Я зашла в туалет. Рядом с раковиной никого не было, и я подумала, что Оля вряд ли находится в уборной. Может, она в кабинке? Вдруг у нее после долгого периода голодания желудок не справился с обедом и ей стало плохо? Конечно, я не собиралась ломиться в двери кабинок, просто позвала:

— Оля, вы тут?

Ответом мне послужило молчание. Я подошла к первой кабинке — она была открыта. Вторая была заперта изнутри. Я дернула за ручку, но дверь не открылась, однако никто не сказал, что здесь занято. Это мне показалось странным. Я дернула ручку еще раз, затем громко проговорила:

— Есть здесь кто-нибудь?

Снова тишина. Я опустила глаза вниз и внезапно увидела на полу около двери что-то темное, какую-то жидкость. Наклонившись, я пристально посмотрела на лужицу. У меня не осталось никаких сомнений. Я выбежала из туалета и опрометью ринулась в кабинет старшей медсестры. Вера Алексеевна хмуро посмотрела на меня, а я постаралась ей внятно объяснить причину моего вторжения.

Не буду рассказывать, как открывали дверь туалета — в конце концов ее пришлось снять с петель, так как с замком справиться не удалось. Не стоит рассказывать, как всех больных, собравшихся на шум, разогнали по палатам. Пациенты упорно не слушали Веру Алексеевну, не сработал даже ее суровый голос и грозный вид. Я видела, как вытаскивают из кабинки окровавленную Олю, как труп уносят куда-то… видела и невесть откуда взявшийся у женщины кухонный нож, которым она перерезала себе горло.

Я многое повидала за годы своей работы телохранителем. Видела и кровь, и убийства, и трупы. Но даже я не могла привыкнуть к этому до конца. Смерть — это всегда неожиданно, всегда ужасно, к ней невозможно относиться равнодушно. Она поджидает каждого человека, среди людей нет бессмертных, и все равно смерть вызывает шок даже у самых подготовленных. Мы все знаем, что рано или поздно умрем, но до конца не можем в это поверить, пока не наступает тот самый миг, который невозможно предотвратить. Только что человек жил, разговаривал, смеялся или грустил — и вот, уже его кладут в мешок и застегивают молнию, чтобы потом положить труп в гроб.

Совсем недавно Оля рассказывала мне свою историю, совсем недавно она с удовольствием ела несоленый суп и уплетала хлеб, совсем недавно она была живым человеком из плоти и крови, а сейчас — это только бесчувственное тело, лишенное жизни. В конце концов она все же добилась своего — покончила с собой. В первый раз ее спасли, а во второй никто ничего не смог сделать. Почему я не догадалась, почему я не предотвратила ее самоубийство? Я должна была увидеть, как она стащила нож из столовой — ума не приложу, каким образом ей это удалось! Может, пока я ходила ей за добавкой супа? Наверняка она не хотела есть, это был только предлог, чтобы оказаться в столовой и воплотить задуманный ею замысел. Она ловко провела меня, усыпила мою бдительность, притворившись разговорчивой. Я-то все списала на талант Максима Григорьевича возвращать пациентам надежду и веру в жизнь, а на деле вышло так, что Оля ловко воспользовалась сеансом психотерапии, чтобы никто ничего не заподозрил. А рассказала она мне про своего мужа потому, что хотела в какой-то мере «исповедоваться» перед смертью.

Когда человек твердо принимает решение уйти из жизни, ему необходимо кому-то выговориться, кому-то рассказать, что у него творится на душе. Я и стала тем слушателем, которому Оля открыла душу перед тем, как совершить последний шаг.