Линкольн в бардо

В доме звучала торжественная бравурная музыка в исполнении флотского оркестра, и на горячечный мозг мальчика это действовало, как дразнилка здорового сверстника.

              Слоун. Там же.

Если прием и не ускорил смерть мальчика, то наверняка усилил его страдания.

              Мейз. Там же.

В одной грязной вашингтонской газетке, называвшейся «Сплетни и ристалища», появилась карикатура, на которой мистер и миссис Линкольн перекидываются бокалами с шампанским, а маленький мальчик (с крохотными крестиками вместо глаз), перед тем как забраться в разверстую могилу, спрашивает у отца: «Папа, еще бокальчик, прежде чем я уйду?»

              Источник:

              «Корабль без руля:

              Когда президенты совершают ошибки».

              Морин Х. Хеджес.

Шум, веселье, сумасшедший пьяный смех, маленький мальчик в тяжелой горячке, он чувствует себя совершенно одиноким, он пытается прогнать фигуру в капюшоне у дверей!

              Спайсер. Там же.

«Папа, еще бокальчик, прежде чем я уйду?»

«Папа, еще бокальчик, прежде чем я уйду?»

«Папа, еще бокальчик, прежде чем я уйду?»

              Хеджес. Там же.

Доктор заверил Линкольна, что мальчик поправится.

              Чейз. Там же.

              Свидетельство Джошуа Фривелла.

Линкольн прислушался к словам доктора.

              Стрейнджер. Там же.

Линкольн не смог переубедить доктора.

              Спайсер. Там же.

Заключив, что нет никакой необходимости перестраховываться, президент решил продолжить прием.

              Хеджес. Там же.

Прием с благословения президента продолжался, а маленький мальчик наверху ужасно страдал.

              Чейз. Там же.

              Свидетельство Джошуа Фривелла.

LXXIV

Снаружи донесся крик совы.

Я почувствовал запах, поднимающийся от нашего костюма: лен, пот, ячмень.

Я ведь собирался больше не приходить сюда.

Так думал мистер Линкольн.

И все же я здесь.

Посмотреть в последний раз.

Он сел на корточки перед хворь-ларем.

Опять его личико. Ручки. Вот они. Навсегда останутся. Вот так. Никакой улыбки. Больше никогда. Губы плотно сжаты. Он не похож (нет) на спящего. Он обычно спал с открытым ртом, и во сне его лицо меняло выражение, а иногда он что-то бормотал, произносил какие-то глупые словечки.

Если история Лазаря не выдумка, то нет никаких препятствий к тому, чтобы условия, которые возникли тогда, не возникли здесь и сейчас.

И потом произошло нечто необычное: мистер Линкольн попытался заставить хворь-тело подняться. Заставив свой разум успокоиться, он открыл его для того, что, возможно, существует, но о чем он не знает, и что могло бы позволить (заставить) подняться хворь-телу.

Он чувствовал себя глупо, он даже не верил, что такое может…

Но все же этот мир велик и может случиться все что угодно.

Он смотрел на хворь-тело, на палец одной из рук в ожидании малейшего…

Пожалуйста пожалуйста пожалуйста.

Но нет.

Это суеверие.

Ничего не получится.

(Сэр, вернитесь к здравомыслию.)

Я ошибался, когда решил, что его состояние улучшилось и стабилизировалось и он останется со мной навсегда. Никогда его состояние не было ни достаточно хорошим, ни стабильным, а всегда – переменчивым, как недолговечная вспышка энергии. Я не мог не знать об этом. Разве он не выглядел на один манер сразу после рождения и на другой – в четыре, иначе – в семь и совсем по-иному – в девять? Он никогда не оставался тем же, менялся от мгновения к мгновению.

Появился из ничего, обрел форму, был любим, был всегда обречен превратиться в ничто.

Только я не думал, что это случится так скоро.

Или что он уйдет раньше нас.

У двух изменяющихся существ, которые должны исчезнуть, возникло чувство друг к другу.

Два облачка дыма испытали взаимное влечение.

Я принял его за нечто вечное, а теперь должен платить за это.