Линкольн в бардо

И вот мы двигались вместе с ним, я шаг за шагом повторял его движения. А это было нелегко. При его длинных ногах. Я вытянул свои ноги, чтобы были, как у него, вытянул всего себя, и мы стали одного размера и прыг на коня, и (простите меня) радость снова оказаться на коне переполнила меня, и я… я остался. В нем. Ах, какая это была радость! Делать то, что мне хотелось. Без приказа, без испрашивания разрешения. Потолок дома, в котором я провел всю жизнь, слетел, если можно так выразиться. Мне мгновенно стали ведомы бесконечные дороги Индианы и Иллинойса (целые города в их завершенных планах, суть гостеприимства их домов, хотя я ни в одном из этих штатов прежде не бывал), и я почувствовал, что этот джентльмен… нет, боже праведный, не скажу, какая – как мне показалось – у него должность. Я начал побаиваться, что занимаю место в человеке настолько высокого ранга. Тем не менее мне было там вполне удобно. И вдруг мне захотелось, чтобы он узнал меня. Мою жизнь. Узнал нас. Нашу судьбу. Не знаю, почему я так почувствовал, но почувствовал. Он не испытывал ко мне никакой вражды, вот как я могу об этом сказать. Вернее, прежде у него была подобная вражда, и следы ее до сих пор сохранились, но вследствие того, что он изучил ее, не скрывал, она в некоторой мере уже поистрепалась. Он был открытой книгой. Открывающейся книгой. Которая только что открылась чуть пошире. Открылась скорбью. И нами. Всеми нами, белыми и черными, кто недавно побывал в нем. Это, казалось, повлияло на него. Заметно повлияло. Сделало его еще печальнее. Мы это сделали. Все мы, белые и черные, своей печалью сделали его еще печальнее. И теперь, хотя это и звучит странно, он своей печалью делал еще печальнее меня, и я думал, Что ж, сэр, если мы хотим устроить вечер печали, то у меня в запасе найдется печаль, о которой, я думаю, человеку, наделенному такой властью, как вы, будет интересно узнать. И тогда я принялся из всех сил думать о миссис Ходж, и Элсоне, и Литци, и обо всех, о ком я слышал во время нашего долгого пребывания в той яме, об их многочисленных бедах и падениях, а еще вспомнил и несколько других нашей расы, которых я знал и любил (мою мать, мою жену, наших детей Пола, Тимоти, Глорию; Рэнса Пи, его сестру Би, четырех маленьких Кушманов), и все, что им пришлось вынести, думая: Сэр, если вы наделены такой властью, какой вы, как я чувствую, наделены, и расположены к нам так, как мне кажется, вы и расположены, сделайте что-нибудь для нас, чтобы мы могли сделать что-нибудь для себя. Мы готовы, сэр; мы злы, мы способны, наши надежды сжались такой тугой пружиной, что мы можем стать убийцами или святыми: освободите нас, сэр, отпустите нас, позвольте нам показать, на что мы способны.

              томас хэвенс

XCVII

Элсон и Литци стояли у церковной двери, слушали.

Теперь, держась за руки, они притрусили скользко́м.

Этот маленький белый мальчик? – сказала Литци.

Сказал, что мы умерли, сказал Элсон.

              миссис фрэнсис ходж

Боже мой, сказала миссис Ходж.

              элсон фарвелл

Все эти годы в нашей яме я лелеяла мечту, что когда-нибудь Аннализа и Бенджамин, мои дети…

Что? Присоединятся ко мне? В один прекрасный день присоединятся ко мне? Здесь? Это было нелепо.

Я вдруг поняла, насколько нелепо.

Бедная я, бедная.

Бедная я, столько лет.

Никогда они не присоединятся ко мне здесь. Они состарятся и умрут, и упокоятся там, в тех далеких местах, куда их увезли (когда их увезли от меня). Сюда они не вернутся. И вообще, зачем мне это? Я этого хотела, пока только ждала, веря, что я приостановлена на время. Но теперь, теперь, когда я…

Теперь, когда узнала, что мертва, я захотела для них только одного: чтобы они отправились туда, куда им следует. Прямо туда. Где бы оно ни находилось. И, почувствовав это, я поняла, что и сама должна отправиться туда.

Я посмотрела на Литци так, как смотрела на нее прежде, словно говоря: Что скажешь, леди?

Я сделаю то, что будете делать вы, миссис Ходж, сказала Литци. Вы всегда были мне как мать.

              миссис фрэнсис ходж

Но грустно.

Ко мне только-только вернулся голос, и вот уже пора уходить.

              литци райт

Элсон? – сказала я.

Нет, сказал он. Если такие понятия, как доброта, братство, искупление, существуют и их можно обрести, то ради этого иногда требуется кровь, месть, животный ужас прежнего преступника, устранение бессердечного угнетателя. Я собираюсь остаться. Здесь. Пока не отомщу. Кому-нибудь.

(Такой милый мальчик. Такой гордый. Такой яркий.)

Мы умерли, сказала я.

Вот он я, сказал он. Я здесь.

Больше я ничего не стала говорить, потому что, если он хотел остаться, я не должна ему препятствовать.

Мы все должны делать то, что хотим.

Готова? – спросила я у Литци.

Словно в память о прежних временах она подмигнула мне обоими глазами, а это всегда означало: Да.

              миссис фрэнсис ходж

XCVIII