Линкольн в бардо

На х** эти остановки. На х** эти размышления.

И знаешь почему?

Мы хотим, бл***, остаться! Еще до х** можно попраздновать, верно?

              эдди бэрон

Эдди.

Мы померли на х**, Эдди.

Я люблю тебя, ё**рь ты ё*****.

              бетси бэрон

Нет.

Нет нет нет. Не делай. Не делай этого.

Оставайся на х** со мной, малышка.

              эдди бэрон

Ее плоть стала тонкая, как пергамент. Судороги прошли по ее телу. Ее оболочка стала изменяться между ее разными «я», какими она была в предыдущем месте (формы слишком развратные, нищие и позорные, чтобы о них говорить), а потом между ее различными будущими оболочками, в которые она, увы, так никогда и не смогла воплотиться: заботливая мать; умелый пекарь хлеба и печений; здравомыслящая прихожанка; уважительная, добрая бабушка в окружении восторженного, воспитанного в чистоте, потомства.

              роджер бевинс iii

Потом раздался знакомый, хотя и всегда леденящий кровь, огнезвук, связанный с явлением взрыва световещества.

              ханс воллман

И она ушла.

              роджер бевинс iii

Поношенное и дурно пахнущее платье осыпалось с нее.

              ханс воллман

Мистер Бэрон издал чудовищный вой, сопровождая его ругательствами, и не устоял (хотя и пытался), побуждаемый необузданной страстью к этой женщине, и цвет явления взрыва световещества на сей раз имел не обычный ярко-белый оттенок, а тускло-серый.

              роджер бевинс iii

Одежда, пахнущая табаком, по€том и виски, осыпалась с него.

              ханс воллман

И скачущая оболочка, и непристойная картинка.

              роджер бевинс iii

CII

Вид стал у мистера Бевинса неожиданно совсем нездоровый.

Его плоть истончилась до состояния пергамента. По всему телу прошли судороги.

              ханс воллман

Столько воспоминаний нахлынуло.

Я вспомнил одно утро. Утро моего…

Утро, когда я…

Я увидел Гилберта. В пекарне.

Да. Да, увидел.

Боже мой.

Он был… ах, самое мучительное. Он был с кем-то. Мужчина. Темноволосый, высокий. Широкогрудый. Гилберт что-то прошептал ему, и они оба рассмеялись. Шутили на мой счет, показалось мне. Мир рухнул. Я решил, что все это постановка, специально подстроенная, чтобы зло посмеяться надо мной: я, родившийся со своими наклонностями, нахожу Гилберта, влюбляюсь в него, но не смогу быть с ним (потому что он пожелал «жить правильно»), а потом кульминация: я, удрученный увиденным, в дверях пекарни с хлебом в руке, а эти двое приближаются, медлят – шепоток, смех – они разделяются, обходят меня с двух сторон, и этот новый парень (он был так красив), вскидывает брови, словно говоря: Этот? Это он?

Потом еще одна убийственная вспышка смеха.

Я бросился домой и…

Стал жить дальше.

              роджер бевинс iii

Мистер Бевинс упал на колени.

Его оболочка замигала между его разными «я», какими они были в предыдущем месте:

Женственный, но ласковый мальчик, с которого многочисленные сестры пылинки сдували;

Усердный ученик, корпящей над таблицей умножения;

обнаженный молодой человек в каретной, тянущийся к Гилберту, чтобы нежно его поцеловать;

Хороший сын, позирующий для дагерротипа по случаю дня рождения;

Багроволицый, раздавленный катастрофой, со слезами, струящимися по лицу, с мясницким ножом в руке, фарфоровой чашей на коленях.

Вы помните, спросил он, когда я впервые пришел сюда? Вы были так добры со мной. Убеждали остаться. Помните?

Я был рад услужить, ответил я.

Я только что вспомнил кое-что еще, сказал он удивленным тоном. Один раз с визитом приходила ваша жена.

              ханс воллман

Я ничего такого не помню, строго сказал мистер Воллман. Моя жена, полагая, что моему выздоровлению наилучшим образом будет способствовать период одиночества, предпочитает меня не посещать.

Друг, сказал я. Хватит. Давайте говорить откровенно. Я многое помню. И подозреваю, что и вы тоже.

Вовсе нет, сказал мистер Воллман.

Сюда приходила пухленькая, сияющая женщина, сказал я. Год или около назад. И вспоминала многое, связанное с ее жизнью (многочисленных детей, превосходного мужа), и благодарила вас – благодарила вас, представьте себе, – за вашу раннюю доброту к ней, которая, как она сказала, «позволила мне прийти в невинности к тому, кто стал великой любовью моей жизни». Она поблагодарила вас за то, что привели ее «на дорогу к любви» и никогда (ни разу) не были грубы с ней, только добры, всегда нежны, расположены и предусмотрительны. «Настоящий друг» – так она вас называла.

Слезы катились по щекам мистера Воллмана.

Она оказала вам честь, сэр, придя проститься. Она стояла у вашей могилы, говорила, что не сможет в будущем соединиться с вами, потому что должна лежать рядом с этим новым парнем, ее мужем, который…

Пожалуйста, сказал мистер Воллман.

Который был гораздо моложе, сказал я. Чем вы. То есть ближе к ее возрасту.

Вы, резко сказал мистер Воллман. Вы вскрыли себе вены и истекли кровью на полу кухни.

Да, сказал я. Истек.

Много лет назад, сказал он.

О, очень много лет назад, подтвердил я.

Боже мой, сказал мистер Воллман, и его плоть истончилась до толщины пергамента, судороги прошли по его телу, и его оболочка замигала между разными «я», какими он был в том предыдущем месте:

Свежеликий ученик в заляпанном чернилами халате;