Линни: Во имя любви

— А на что это похоже? На подарок от старого любовника? — Я больше не обращала внимания на свой тон и на слова. Меня переполняла ненависть к мужу.

Но я не дождалась ответа — Сомерс вдруг застонал и согнулся. Чапраси потащил его через холл к спальне. Я проскользнула в открытую дверь и что было духу бросилась бежать по улице. Под ногами хрустели ракушки. Я тяжело дышала, с непривычки у меня закололо в груди. Я даже не успела добежать до конца улицы, когда меня сзади обхватили большие руки в перчатках.

Это был чапраси, несомненно, посланный Сомерсом, чтобы меня вернуть. Я вырывалась из его цепких рук.

— Отпусти меня! — бормотала я. — Ты должен выполнять мои приказы!

Но он продолжал крепко меня держать. Взглянув через плечо, я увидела, что его лицо не выражает никаких чувств. Я изворачивалась, словно беспомощный котенок. Малти была рядом. Все еще плача, она протягивала руку, чтобы стереть слюну с моего подбородка, пыталась прикрыть мое тело остатками платья, успокаивала, пока чапраси тащил меня домой.

Этот небольшой всплеск активности лишил меня последних сил: я больше не могла сопротивляться и побежденно приникла к чапраси, который отвел меня в дом и уложил в кровать.

Позже, лежа в спальне, я отослала мальчика с опахалом и Малти.

— Я не хочу уходить, мэм Линни, — сказала моя айя. — Вам нельзя оставаться одной. Вы огорчены.

Но в конце концов я убедила ее, что собираюсь поспать, и Малти вышла, оставив дверь приоткрытой. Я уверена, что она осталась в коридоре, прислушиваясь к каждому моему движению. Я сидела перед туалетным столиком, оснащенным зеркалом, глядя на свои руки, лежащие на коленях, белые и неподвижные, словно мертвые голуби.

Неужели Дауд в самом деле был здесь, в Калькутте, и искал меня? Мне необходимо было это узнать. Я пойду на майдан, что бы ни говорил и ни делал Сомерс. Я как-нибудь выберусь из дома и, если будет необходимо, пройду весь путь пешком. Глубоко вдохнув, я посмотрела в зеркало.

Длинные пряди тусклых волос падали мне на плечи. Теперь я увидела, насколько исхудало мое лицо. Нос был багровым и распух от удара Сомерса. Кожа, обтягивающая кости, казалась прозрачной и туго натянутой, словно ее было недостаточно, чтобы прикрыть ноздри. Неожиданно я с ужасом осознала, что мое лицо напоминает череп. Губы стали тонкими и обветренными, под глазами висели бесцветные мешки. Я вспомнила свое отражение, увиденное в зеркале Шейкера девять долгих лет назад. Тогда я и вполовину не была так потрясена, как сейчас.

О чем я думала? Ну конечно же, это был не Дауд. О чем я мечтала? О том, что он посадит меня на коня и мы вместе уедем отсюда? Я была дурой, полной дурой. Здесь мой Дэвид, мой ребенок, моя жизнь. Мои фантазии о Дауде оставались лишь фантазиями. Я знала его всего один месяц, и с того времени прошло уже шесть лет. Он принадлежал, как я сказала тогда Нани Меера, к другому миру — к миру, который никогда не станет моим.

Я снова посмотрела на себя в зеркало. Во мне больше не было той яркой надежды, которая привела меня в Индию. Во мне не осталось ничего от той женщины, которую звали Линни Гау.

Я приготовила трубку и курила ее так долго, как только могла.

Глава тридцать седьмая

Малярия, приступы которой регулярно случались у Сомерса, снова обрела над ним власть. На этот раз болезнь протекала тяжелее, чем когда бы то ни было. Он страдал от жестоких головных болей и от тошноты, его все время рвало и бросало в озноб. Из-за жары кожа Сомерса становилась сухой и горячей, и временами он начинал бредить. Затем он стал потеть, и это сбило температуру. Ослабленный болезнью, Сомерс почти все время спал. Доктор Хаверлок наведывался к нам ежедневно, чтобы проверить его состояние. Мне не разрешали выходить из дому — несмотря на то что Сомерс был не в состоянии интересоваться моим местонахождением, слуги, которым он щедро платил, не спускали с меня глаз. Как только я приближалась к входной двери, перед ней, скрестив руки на груди, становился чапраси. Когда я выходила в сад, за мной по пятам ходил кансане.

На четвертый день своей болезни Сомерс послал за мной. Он находился в комнате один и лежал на кровати, со всех сторон обложенный подушками. Горячечный румянец сошел с его щек, и при свете светильников, стоявших у изголовья кровати, его кожа казалась липкой. В комнате по-прежнему было слышно дыхание болезни — затхлые миазмы заглушали все остальные запахи, но я знала, что кризис уже миновал. Сомерс с отвращением смотрел на меня. Я поняла, что на каждый выпад он ответит с обновленной силой и злостью.

— Как только я приду в себя после этого приступа, я займусь подготовкой твоего отъезда, — сказал он.

— Отъезда?

Он слабо хлопнул в ладоши.

— Ты становишься слишком тяжелой обузой. Последний случай, когда ты собиралась выбежать на улицы Калькутты и вела себя, словно сумасшедшая, утвердил меня в моем решении. Неужели ты действительно думаешь, что кто-то удивится — или обеспокоится, — если ты исчезнешь? Да кто кроме слуг вообще это заметит, Линни?

Я попыталась сглотнуть. В эти минуты решалось мое будущее, и я знала это.