Линни: Во имя любви

Я снова села, поправив платье и пытаясь понять. Рыба? Затем ко мне вернулось воспоминание о том случае в доме на улице Алипур: Сомерс догадался о моем темном прошлом по родимому пятну в форме рыбы.

Он опустил руку, все еще сжатую в кулак.

— Мне почти удалось забыть неприятные события своего последнего пребывания в этом городе на Мерси, — сказал он.

Сомерс говорил медленно, словно размышляя вслух. Он снова попытался сесть.

— Твоя правда. Ты действительно выжила. Я не могу себе представить, как тебе это удалось. Сейчас от тебя должны были остаться только размягченные кости, а в твоих глазницах должны жить крабы.

Я прижала кулак ко рту точно так же, как Сомерс несколько мгновений назад. В тишине, последовавшей за его заявлением, на меня снизошло озарение. За его словами пришло понимание — слишком ужасное и невероятное. Меня начала бить непроизвольная дрожь. Комната зашаталась. Я так сильно стиснула зубы, что заболела челюсть.

— Разве я не приказал своему человеку утопить твое тело в Мерси? — Сомерс снова овладел собой. Глядя на меня, он говорил тихо, но уверенно. — И разве Помпи не клялся мне, что он это сделал? Он уверял меня, что не оставил в живых никого, кто мог бы рассказать о том, что произошло той ночью на Роудни-стрит.

Неожиданно я услышала его, тот самый холодный, расчетливый голос, который приказал меня убить, пока я, тринадцатилетняя девочка, лежала, ослепленная и беспомощная, на толстом ковре возле дорожного сундука, наполненного стеклянными банками с плавающими в них волосами. Волосы мертвых девушек… Старик, лежащий рядом со мной, с ножницами, воткнутыми в глаз… Исходящий от него запах разложения, и другой запах — паленых волос. У меня перехватило дыхание, а рот наполнился горькой слюной.

Этого я не ожидала. Роудни-стрит. Мой старый кошмар ожил и вернулся — огромный и еще более страшный в ярко освещенной лампами спальне. Я почувствовала головокружение. Мир распадался на куски, и ко мне вернулось старое видение — мой труп со сломанной на виселице шеей, брошенный в яму для убийц, наполненную негашеной известью. Я наклонилась вперед и опустила голову между колен, испытывая позывы сухой рвоты.

«Молодой господин» — так называл его Помпи.

— Мне пришлось уволить Помпи спустя некоторое время после инцидента в Ливерпуле. Он допустил слишком много ошибок. Но, полагаю, нельзя перекладывать всю вину на него. Той ночью я тоже тебя видел и решил, что ты мертва. Под левой грудью у тебя зияла рана. Я видел рассеченные мышцы. Я мог бы поклясться, что видел твое неподвижное сердце, но, конечно, это было невозможно.

Я вытерла рот тыльной стороной ладони, подняла голову и посмотрела на него.

Сомерс облизнул губы, затем улыбнулся, словно вспомнил нечто приятное. И эта улыбка поразила меня сильнее, чем его слова.

— Если память мне не изменяет, ты тогда была еще совсем ребенком, девочкой с остриженными волосами. Ты ничем не напоминала хладнокровную женщину, встреченную мною в Калькутте, — за исключением этой отметины на руке, в форме рыбы. Неудивительно, что я не мог вспомнить, где ее видел. Я постарался как можно быстрее вычеркнуть эту ночь из памяти.

Теперь я держала рот открытым, силясь вдохнуть спертый воздух, пытаясь протолкнуть его в легкие, в эти два мешка, находящиеся внутри грудной клетки, которые я когда-то видела на рисунках в медицинских книгах Шейкера. Мои легкие не были сейчас тугими и надутыми, они сморщились и стали совсем плоскими. Они не смогут расправиться, не смогут втянуть в себя влажный воздух. Я открывала и закрывала рот, словно рыба, вытащенная из воды. Я чувствовала, что задыхаюсь. Передо мной, словно освещенное сотней свечей, стояло это разлагающееся лицо с ужасным трепещущим языком и лишенными всякого выражения глазами.

Сомерс был сыном человека, которого я когда-то убила.

— Уже слишком поздно, — прошептала я, наконец отыскав в себе силы, чтобы заговорить. — Ты никогда не сможешь это доказать. Слишком поздно судить меня за убийство. — Я должна защитить Дэвида от будущего с Сомерсом и от моего прошлого.

Из горла Сомерса вырвался звук, похожий на смех, — жуткое, надтреснутое карканье.

— Судить? За убийство? Думаю, вряд ли. Записи об убийстве просто не существует. Это была смерть человека, изъеденного сифилисом и сошедшего с ума. Порою казалось, что он никогда не умрет. Я думал, что он проживет еще несколько лет. На самом деле, когда ты убила его, я пожалел, что у меня не хватило духу сделать это гораздо, значительно раньше. Даже до болезни мой отец был жестокой, бессердечной скотиной. Я уехал из Англии вскоре после того, как ты убила его, Линни. Я хотел оставить все в прошлом, забыть.

Сомерс замолчал. Я делала короткие, неглубокие вдохи, словно заново училась дышать.

— Вряд ли кто-то был счастливее, чем я, когда смотрел, как его хоронят, — продолжал Сомерс. Видимо, мы оба вспоминали подробности той ночи. — Я знал, что теперь черви смогут наконец заняться тем, что осталось от его вонючего тела. Что касается души — не думаю, что она у него была. С тех пор как мне исполнилось двенадцать…