Линни: Во имя любви

Я опустилась на играющий сочными красками ковер перед камином. Я знала, что моряки часто привозят с собой болезни, и попыталась вспомнить, доводилось ли мне раньше слышать название «привет из Франции» или то, другое слово, больше похожее на шипение рассерженной змеи. Неожиданно мне захотелось спать, веки отяжелели так, что я с большим трудом держала глаза открытыми. Под конец я сползла на пол и легла на бок, спиной к огню, подложив руку под голову. Пульсирующая боль в щеке прошла. Я больше ничего не чувствовала, меня словно укачивали приятные волны. Мужчина, кажется, спал, тяжело и шумно дыша. Его язык не шевелился. На нижней губе подсыхала корочка слюны.

В соседней комнате Кленси снова начал петь под аккомпанемент барабана Помпи, звуки сливались в неразборчивое, но приятное бормотание.

Я позволила глазам закрыться; пение, ритмичное дыхание старика и уютное тепло камина убаюкивали меня. Затем нахлынули сны — странные, темные, тяжелые сны. Скоро тьма рассеялась, и поднялось необычно яркое солнце, лучи которого причиняли боль моим закрытым глазам. Во сне глаза оставались закрытыми, но я все прекрасно видела. Я находилась возле доков и шла к воде. Над головой, хлопая крыльями, с протяжными криками летали чайки. Они ныряли в воздухе, пролетая так близко, что я ощущала трепет их крыльев на щеках и веках. Одна подлетела к моему лицу, щелкая заостренным клювом прямо мне в ухо. Мне было страшно; я хотела уйти подальше, чтобы не слышать механического щелканья. Я побежала, но чайка следовала за мной до конца пирса: теперь она кричала еще громче и пыталась ударить меня своим ужасным клювом. Мне больше некуда было бежать, и я посмотрела на темную, грязную воду. Клюв был совсем близко. Я прыгнула и, падая вниз, увидела под водой неподвижное лицо моей матери, белое и безглазое. Волны качали ее волосы вокруг головы, словно водоросли.

Я задохнулась от ужаса и открыла глаза.

Возле меня на коленях стоял мужчина с большими ножницами в руках. Ручки у них были позолоченными, а сами ножницы блестели, словно серебро. Лезвия сомкнулись на прядях моих волос. Глаза старика горели, он учащенно дышал. Из горла вырывались взволнованные прерывистые звуки, а язык лихорадочно облизывал губы.

— Ах! — довольно воскликнул он, изучая мое лицо, пока я изумленно моргала, пытаясь окончательно проснуться и понять, что же здесь происходит.

Я попробовала подняться, но старик уложил меня обратно.

— Не шевелись, моя девочка, не шевелись. Я еще не закончил, — сказал он, облизываясь. — Я думал, ты умерла, но так еще приятнее, ведь ты такая теплая и мягкая. — Он радостно засмеялся, словно удивившись тому, что я жива.

Оттолкнув его рукой (старик был не тяжелее тени), я встала на ноги. Теперь комнату ярко освещали газовые светильники и лампы на столах. Я потянулась к голове, рассеянно ощупывая короткие мягкие пряди — все, что осталось от моих роскошных волос.

— Что вы наделали?! — воскликнула я. Мой голос звучал глухо, словно через подушку. — Зачем вы остригли мои волосы?

Мне понадобилось немало времени, чтобы выговорить эти два предложения.

Я смотрела на длинные пряди, блестевшие золотом на ярком ковре. Все еще стоя на коленях, мужчина подобрал одну из них и провел ею по своему лицу и высунутому языку.

Он снова засмеялся, указывая на что-то у меня за спиной, и я узнала хриплые крики чайки.

Я медленно повернулась в указанном направлении, не в силах быстро двигаться, хотя мой инстинкт самосохранения снова кричал, чтобы я бежала со всех ног. Я увидела огромный, открывающийся сбоку сундук. Он был распахнут, и я смогла рассмотреть, что одна половина его оснащена полками, на которых стоят большие стеклянные банки.

— Подойди поближе и посмотри, моя дорогая. Посмотри, — сказал старик.

Словно марионетка, которую тянут за невидимые ниточки, я подошла к банкам, не понимая, почему я должна исполнять приказы этого старого безумца. Сон, в котором я видела лицо матери, казался мне более реальным, чем происходящее в этой комнате.

Я смотрела на банки, но не могла понять, что в них. Там плавали какие-то струящиеся тени. На каждой банке имелся ярлык, подписанный извилистым неразборчивым почерком. «Эмма, Ньюкасл» — было на одном. «Лулу, Кале». «Молли, Манчестер». Я продолжала читать надписи. «Иветта, Тулуза». «Бетти, Глазго».

— Ты когда-нибудь была во Франции, моя малышка Линни? — второй раз за этот вечер спросил мужчина.

Я повернулась к нему, наблюдая за тем, как он с трудом встает на ноги. Он подошел ближе, сильно хромая, одно его плечо было неестественно вывернуто вперед. Я медленно сфокусировала на нем взгляд — старик прятал руки за спиной.

— Франция — это прекрасное и ужасное место. Я слишком много времени провел там. Слишком много времени, со всеми этими прелестными девушками. Со шлюхами, моя дорогая. Все они были шлюхами со спелыми прелестями, как и ты, — сказал он. — Нельзя позволять вам и дальше распространять ваши грязные болезни. Ты, конечно, слышала cтихи Фракасторо[2] о знаменитом свинопасе. Ты знаешь слова «Syphilis sive morbus Gallicus»?