Лёнькин букварь

— Не будем. Ты большой. У тебя могут быть теперь свои дела с людьми.

— Он говорил… говорил мне… говорил за галстуками приходить, — сказал я.

— За красным галстуком? Разве уже пора в пионеры? Я как-то и не подумал. А оно вон уже что — пионер. Ну, что ж, сходи. За один поход два дела справишь.

— Пап, а денег-то дадите? — спросил я.

— С деньгами дело сложное, — ответил отец. — Там у матери есть чуть-чуть, на налог собраны, срок платить. Даст ли она, не знаю.

— Пап, а ты попроси как-нибудь. Я всё-всё буду делать, — пообещал я.

— Да это само собой разумеется. Попробую уговорить мать. А сколько денег-то надо? — спросил отец.

— Три рубля, сказал Гаврюшка, и двадцать копеек.

Отец посвистел, качая головой, сказал:

— Дорого ваш наряд стоит. Для такого важного дела можно было бы вас и бесплатно наряжать, а вы за это на поле отработали бы. Ну, будем подступаться к матери.

Я готов был заплакать. От обеда отказался, лёг навзничь и стал смотреть на небо. Лошади звякали удилами, поедали зелёный овёс. По небу высоко-высоко плыло большое белое облако.

«Покапал бы сейчас дождик из денег, — стал думать я. — Набрал бы во все карманы денежек и купил бы сразу три галстука. Нет, один и Мишке новый купил бы, а ещё конфеток и ленты Зинке. Отцу чего-нибудь купил бы, а матери красивую полушалку. Полинке тоже…»

Я расщедрился и стал транжирить деньги, покупать разные разности всем подряд. Мне стало весело от моих забот. Вся деревня была разодета мной в красивые наряды, словно в праздник.

Себе я купил вдобавок гармошку. Праздник же не может быть без веселья. А для общей потехи Кольке с Тикой купил на двоих одни штаны. Они схватились каждый за одну порточину, стали вырывать их друг у друга и разорвали, разбежались в разные стороны, нарядились и вышли на люди каждый в одной порточине. Я рассмеялся, словно всё, что я напридумывал, была правда.

Отец лежал на животе, положив голову на руки, дремал. Он всегда, если уставал и хотел быстрее уснуть, ложился вниз лицом и сразу засыпал ненадолго, и просыпался отдохнувшим.

Я встал, огляделся. Дядя Федосей уезжал в дальний конец. Косилка махала крыльями, словно руками заграбастывала рожь, укладывала на полок срезанной ножом и, когда набиралось ржи на сноп, одним крылом сгребала с полка на жнивьё. Из нескошенной ржи выпрыгнул вдруг зверь и понёсся по дороге на Коробочку.

— Пап, волк! — крикнул я.

— Где он? — Отец мгновенно встал. — Ну, да это же лиса. Во ржи скрывалась, да неладное почуяла, убегает. Она может быть не одна, с лисенятами.

Отец не ошибся. В другом месте выскочила вторая лиса, а за ней высыпали один за другим лисенята. Я насчитал их шесть.

— Ну, будет курам от такого выводка, — сказал отец.

— Пап, а они могут развестись так, что и в лесу не поместятся? — спросил я.

— Так им не дадут развестись. Зима наступит, пойдут охотники и поубавят их.

— А летом почему они не стреляют?

— Летом лисы линяют. Мех их ни на что не годен. А так истреблять нет резона. Надо чтобы от всего на земле была польза. Ну, я отправляюсь запрягать. Приходи к вечеру — лошадей отведёшь в табун. Дед Алексан говорил, где он будет пасти их?

— В Орешнике, на отаве.

— Ну, вот и доставишь их ему туда. Иди, дома делом займись.

Отец не сказал, каким мне делом заниматься дома, пришлось придумывать самому. Я нашёл Полинку и заставил её размести улицу перед нашей избой, а сам начерпал из колодца воды, налил в яму и выпустил поваляться в грязи поросёнка. У дома стало чисто, будто в праздник. Потом мы набрали вишен для еды, придут отец с матерью с работы уставшие, присядут отдохнуть на лавочку перед домашними вечерними делами и поедят свежих вишен, обрадуются, что мы нарвали им их без просьб.

А на второй день у меня были деньги на галстук. Позвал я с собой в магазин лишь Кольку Столыпина. Мы дошли до Глотова, занесли в кузницу деталь от косилки и обошли школу.

— Скорее бы учиться, — сказал я, глядя на тёмные от дневного света окна.

— А мне неохота, — сказал Колька. — Я сперва похожу, а потом не буду. Чего-то выдумали зимой учиться, когда холодно ходить.

— А летом жарко в школе. Летом лучше побегать, на работу ходить, — сказал я.

От школьного подвала вниз тянулась свежевырытая садовая канава. Мы спрыгнули в канаву, побежали по ней. На сыпучей глине играли две девочки.

— Эй, вы что засыпаете канаву? — сказал я.

— А это не ваша канава, — сказала дочка Алексея Сидоровича.

— И не ваша канава тоже. Сад общий и канава общая, — доказывал я.

— А не ваши её копали, — сказала вторая девчонка.

— А я вас сейчас отколочу, — пригрозил Колька Столыпин.

— Не надо драться, — остановил я его.

Девчонки схватили глины и сыпанули в нас. Мы выскочили из канавы. Я перепрыгнул на их сторону. Колька прыгнул за мной, но не удержался, свалился в канаву. Девчонки рассмеялись.

— Эх, а ещё грозится. Да мы тебе так поддадим! — сказала учительская дочка.

— Лёнь, подай руку, — попросил Колька.

— Вылезай туда, — ответил я. — Тут глина осыпается. Нас заругают.

— А вы зачем пришли? — спросила у меня учительская забияка.

— В кооперацию, — ответил я. — Галстук покупать.

— И ему галстук? — спросила она.