Лёнькин букварь

Стояла бесснежная ноябрьская пора. Однажды я вышел на лёд. Ребят не было. Большие уехали верхами на поиски лошадей, а мои ровесники ещё не выползли на улицу. Я не катался, ходил по льду и рассматривал пузырьки, рисунки, листья, вмёрзшие в лёд, придумывал по ним разные легенды. И вдруг тишину осеннего глухого дня нарушил гул самолётов, появившихся внезапно, резкая пулемётная стрельба раскатилась над землёй. Я вылетел зайцем на бугор и в стороне Понарина увидел снижавшийся большой самолёт с чёрным дымным хвостом, а вскоре взметнувшееся взрывное пламя и звук взрыва докатился до меня и толкнул меня с места. Я вбежал в избу и крикнул:

— Аэроплан сбили у Малашкина!

Через ручей у хвосточка пруда я перебежал на выгон, напрямик пустился к месту падения самолёта. За мной потянулась вся наша деревня. Когда я взбежал на перевал, откуда виделась округа, то на зелёном поле у Малашкиного Верха увидал большое пламя, рвущееся из земли, с чёрными клубами дыма, и разбросанные по зеленям блестящие железки. Из пламени доносилось шипение, густое бульканье, словно плавилась земля, и рвались патроны, то одиночными хлопками, то пулемётными очередями. От деревень: Понарина, Коробочки, Якшина, Кирек, Скородного к месту катастрофы бежали люди. Над горящим самолётом появились немецкие истребители, сделали круг и удалились прочь.

Сбитым самолётом оказался наш советский бомбардировщик. Он летал бомбить немецкие войска под Орлом и Мценском. Его атаковали шесть вражеских истребителей и расправились с ним. Один из лётчиков, оставшийся в живых, направив самолёт в поле, когда он уже был в пламени, выбросил одного из пилотов и выпрыгнул с парашютом сам. Он приземлился у понаринского сада, когда там проезжали наши ребята, вместе с которыми был и мой брат. Приземлился летчик неудачно, потому что прыгал с малой высоты, ушиб ногу и не мог идти.

Приняв ребят за чужих, лётчик приготовился к защите, изготовив пистолет, но, разглядев, что перед ним деревенские ребята, подозвал их и попросил отвезти его к упавшему поблизости с нераскрывшимся парашютом пилоту, а потом доставить куда-нибудь, где есть какие-нибудь власти.

Он осмотрел друга-пилота, взял у него пистолет, какие-то бумаги из карманов, спросил, не приземлялись ли немцы, и попросил отвезти в Сельский совет.

Оставшихся в самолёте смертельно раненных пилотов вместе с креслами отбросило от воронки, где бушевало пламя. Один из них лежал вверх лицом, был молодой и красивый. В воронке рвались патроны, и мы лишь подбегали на миг, взглянуть на летчика, и отбегали прочь. На нём от жаркого пламени затлела одежда и загорелась на ногах кожа, стала подтаивать, словно восковая свеча. Мы пытались оттащить погибших от огня, тянули за провода, но сил наших не хватало. Я увидел подошедшего из нашей деревни одноглазого Ивана Машкова, подбежал к нему и сказал, что горят два лётчика, и нам их не оттащить. Он подошёл, взглянул и сказал:

— Что ж вы за руку не возьмётесь? Боитесь? Бояться нечего. Они не мертвецы. Они погибшие. — Он взялся за белую откинутую руку пилота с приговором: — Давай, браток, руку, давай. Близко к огню нельзя лежать. Огонь никого не щадит.

Мы осмелели и помогли Ивану отнести пилотов от огня. По полю ветром разнесло карты. Мы подобрали несколько листов и накрыли ими лица лётчиков. Так я впервые встретил жертвы войны, увидел её огненные следы и услышал убийственные звуки.

Я помню всю войну со слова «ВОИНА» до радостного слова «ПОБЕДА». Возможно, придёт время, когда я напишу о войне и победе, об этом трудно писать, и не писать нельзя.