Лёнькин букварь

— Путешественником, а ещё садовником, — сказал я.

— Ну, что ж, и это хорошо. Только путешественнику надо учиться уметь ходить пешком, да не по ровной дороге, а по горам, оврагам.

— Я учусь, — ответил я. — Сейчас через камушки пойду. Один. Я никого не боюсь больше.

Продавец отвесил мне что-то в кулёчке, подал, сказав:

— Держи тебе подарок. В чём надо будет, когда-нибудь мне поможешь.

В кульке были конфеты подушечки. Я понёсся с подарком домой, надеясь догнать на дороге ребят и показать им, что мне подарил Гаврюшка деда Алексана. Я выбежал за деревню и никого не увидел. И лишь когда я добежал до рубежа, отделявшего каменское поле от глотовского, у Гайка увидал во ржи девчонок. Они собирали во ржи полевой лук. Ребята были у Каменки на последнем перевале. Я принялся свистеть и кричать, созывать девчонок к дороге. Они испугались, подумали, что я увидал объездчика, который охранял посевы, побежали к дороге.

— Чего кричал-то? — встретили они меня у ракитового куста.

— Посмотрите, что мне дал Гаврюшка Алексанов, — сказал я, показывая конфеты.

— Ну!

— О!

— Конфетки! — изумились девчонки.

— Счастливый ты, — сказала моя одноклассница Зинка Фомичёва.

— А хочешь попробовать? — спросил я, протягивая кулёк.

Все в один голос заявили следом за Зинкиным «хочу» «ия хочу». Зинке я дал две конфетки и Шурке председательской две, потом стал оделять остальных, некоторым добавил ещё, а когда взял себе, то в кульке стало пусто.

— Всё? — спросила Зинка.

Я перевернул кулёк и бросил его на дорогу. Мне казалось, что конфет было очень много, хватило бы на всех и даже на то, чтоб отнести своей сестрёнке, но их оказалось: одна-две и обчёлся.

— Жалко? — шепнула Зинка.

— Нисколечко. Он мне ещё даст, когда я пойду в кооперацию, — ответил я, не подавая виду, что мне жаль, что конфеты так скоро кончились.

— Ты меня с собой потом возьмёшь? — спросила Зинка.

— Возьму, — ответил я. — Только я к нему не скоро ещё пойду. Он говорил, когда галстуки привезёт.

— Всё равно позови меня.

— И меня.

— И меня тоже, — посыпались предложения.

— Нет, всех я не возьму, — ответил я. — Всем конфеток не хватит в кооперации.

— Ну, жадный. Чужих конфеток жалко.

— Как будто на свои деньги покупать…

Девочки затевали со мной скандал. Я ушёл от них вперёд и не стал есть собранный ими полевой лук.

Гаврюшка однажды вечером зашёл к нам и сказал мне, что утром он поедет за галстуками, через день можно будет приходить, покупать. Для меня начались настоящие мучения. Денег у меня не было ни копейки, и как просить их у матери — я не знал. На счастье, выручил отец. Он косил жаткой рожь. Я принёс ему обед. Он выпряг лошадей, посадил меня верхом и отправил поить их к Белому колодцу. Лошади были потные от работы, искусанные оводами, фыркали, мотали головами, обмахивались хвостами, стегая меня по босым ногам. Я боялся, что они вдруг остановятся и начнут валяться, погнал их быстро.

Оводы налетали, словно пули, больно ударяли меня по ноге. Я подкатил к колодцу. Дед Алексан лежал под ракиткой в тени. Он поднял голову и сказал:

— Не давай воды. Отведи их под Сычёв погреб и пусти.

— Что сказал? — спросил я.

— Не пои их. Потные. Пусти под Сычёвым погребом, — повторил дед Алексан.

Пожав плечами, я отогнал лошадей в указанное место и пустил. Они разом полегли, словно по команде, и начали кататься через спину на бок по сочной зелёной траве. Место это было мочажинное, сырое. Трава здесь всегда была зелёная.

Навалявшись, лошади встали, отряхнулись и принялись щипать траву. Я направился к деду Алексану, спросил:

— Дед, а поить лошадей можно?

— Сами напьются. Остынут и напьются, где захотят сами.

— Они сюда идут.

— Вот и хорошо. Тут и вода подогреется, и они поостынут, — сказал дед Алексан.

— А мне их опять вести нужно? — спросил я.

— Напьются — поведёшь. Корм их там, на поле.

— Нет, на канаве под ракитками, — сказал я.

— Всё одно — поле.

Дед Алексан встал, подошёл к лошадям и ощупал их плечи, не набились ли на них от хомутов шишки, потом он взял у меня уздечки, обратал лошадей попарно и посадил меня на коренную.

— Вечером их в Орешник на отаву, — сказал дед Алексан. — А утром они будут на конюшне. Пошёл.

Я рассказал отцу о чудачествах деда Алексана. Он посмеялся и заговорил:

— Дед своё дело знает. Раньше до колхоза он кое-как жил, больше на людей работал, а теперь обрадовался, что все лошади под его присмотром, всю душу им отдаёт. Так все должны работать.

Отец косил от деревни, отхватив большой клин ржи, а от рубежа другого поля косил Васькин отец, Федосей. Он ещё работал, трещала его косилка на поле, то приближаясь к нам, то удаляясь, так что становилось не слышно её треска.

— Дядя Федосей не обедает, — сказал я.

— Он меня решил перегнать, а не понимает того, что лошади надорвутся на такой жаре. Всему должна быть мера. Да, а ты завтра в Глотово не сходишь? В кузницу надо отнести одну детальку. Запасная была, поставил. А эта в ремонт просится.

— Схожу, пап. Только знаешь что?

— Что? — спросил отец.

— Мне завтра велел Гаврюшка Алексанов приходить в кооперацию. Вчера он говорил.

— Зачем?

— А вы не будете ругаться? — спросил я.