Лёнькин букварь

Он вынул из горна детали, посыпал их серым порошком, наложил одну часть на другую и кивнул мне. Я придавил их. Отбросив одни клещи, он взял тяжёлый молоток и ударил им по правилке, как мне показалось, слегка. Помедлив, он положил молоток, скомандовал мне рукой убрать инструмент, поднял крыльчатку и, кивнув мне, одобрительно улыбнулся.

— Получилось, — сказал он. — Может быть, ты пойдёшь ко мне в молотобойцы? Будем с тобой чудеса делать. Видишь, как у нас ловко получается?

— Ага, — сказал я.

— Так что «ага»? Пойдёшь или нет?

— Не знаю, — ответил я. — У отца спрошусь. Если он отпустит…

По дороге назад я останавливал Гнедуху и рассматривал крыльчатку, удивлялся колдовской работе кузнеца и размышлял, как я буду с ним ковать, если отец разрешит мне пойти в молотобойцы.

Костик похвалил меня за помощь, когда я прикатил назад. Он доканчивал ремонт. Под вечер он завёл мотор, посадил меня в кабину рядом с собой и повёз по окрестным деревням. Через какое-то мгновение мы оказались в Селе, оттуда поехали на Шеиново, на Якшино и через Коробочку, минуя нашу Каменку, пронеслись на Глотово.

Я готов был помогать Костику каждый день, только бы он брал меня всегда с собой. Но на второй день он уже с грузчиками уехал на станцию в Чернь. И лишь иногда он прокатывал меня за деревню и высаживал, потому что ездил далеко и по важным делам, куда ребятам соваться нельзя.

В это лето к нам приехала гостить из Москвы Роза Ивановна Томашевская, жена дяди моего отца, погибшего где-то в Донбассе. И тогда я впервые увидел макароны, солому из теста, которые перед варкой надо было продувать, потому что они были внутри с мукой. А ещё она привезла большую миску пилёного сахара. Из-за этого сахара нам с Мишкой было потом совсем несладко.

РУБЦЫ НА ПАМЯТЬ

Роза Ивановна прожила у нас недолго. Повидала деревню, куда её дядя моего отца, Михаил Яковлевич, привёз из польского города Кракова, посмотрела на нашу деревенскую нищету и грязь, как она говорила, и уехала.

Большие ребята, Мишка Назаров, Ванька — Сергея Яковлевича сын, делали луки-самострелы. Лук был с ложей, со стволом из бузины, из которого, когда спускался курок, вылетала стрела. Брату моему очень понравился такой самострел, и он стал выторговывать его себе. Он отнёс несколько кусочков сахара, но ему сказали, что мало, надо принести весь запас. И он, я помню, высыпал в подол рубахи весь сахар и отнёс за самострел.

Брат совсем потерял голову от самоделки. Потом он сам мастерил такие же, променивал их ребятам, но своим ровесникам, за равноценное что-нибудь. И тогда ему жестоко пришлось пострадать за то самовольство. Он, выменяв лук-самострел, дал мне стрельнуть из него, чтобы я не говорил о сделке отцу с матерью, а сам отправился играть с ребятами в разбойников.

Я решил себе соорудить такой же орудийный снаряд, взял топор и отправился в одонья рубить гибкие ракитовые хлысты. На меже за огородом лежал большой камень-соляник. Я попробовал отрубить от него кусочек. Тяпнул — и отрубил. Тогда Мне захотелось ещё отсечь уголок. Ещё раз тяпнул, но не отсёк. Повторил удар — камень не поддался. Но своего всё же я добился, отвалил хороший кусок от камня, излом которого был белый, похожий на соль. Маленький камешек я забросил в огород к Назаровым, а большой решил взять и показать Лёньке.

Когда я поднял топор и взглянул на его лезвие, то по моей спине не мурашки пробежали, как говорят, а проползли здоровенные тараканы. Острия на топоре не было. В голове закружились мысли: отец за топор выдерет. Пряча его за спиной, я вернулся домой, положил инструмент на место и стал в страхе ожидать прихода на обед отца.

Но прошёл обед. Я старался больше молчать, даже был злой, дулся и ни на кого не смотрел открыто. Мишка тоже был скучный. Лишь сестрёнка, не знавшая наших проделок, весело балагурила.

Пропажа сахара обнаружилась вечером. Мать приподняла рушник, которым была накрыта миска с сахаром, и ахнула.

— Отец, сахар-то куда ж делся? — спросила она.

— Растаял, наверное, — пошутил отец. — На месте сахар.

Мать взяла миску и перевернула. Отец встал с коника— мы уже сели за ужин, — заглянул в угол, где не белело ни кусочка сахара, и повернулся к нам.

Брат трясущейся рукой положил на стол ложку. По щеке у него скатилась слеза. Я тоже отложил ложку и вылетел из-за стола, стрелой взлетев на печь. Мишка робко выходил из-за стола, плача. Я принялся подвывать ему.

— Сами съели сахар или кому перетаскали? — спросил отец.

Мишка сразу признался. Отец сдёрнул с гвоздя новые верёвки и стал его стегать по спине. Взревела сестрёнка, причитала мать. Я, ослеплённый злостью и жалостью к брату, соскочил с печи и повис на руке у отца. Он вырвал руку, стеганул меня слегка и снова принялся учить Мишку. Наверное, он его долго бил бы, если бы не сжалилась мать. Она в слезах отобрала Мишку у отца и стала жалеть. Отец сходил к Назаровым. Их Мишки не было дома. Они куда-то скрылись, предвидя скандал.