Лёнькин букварь

Из лета в лето бывает в деревне сенокос. Я опять отцу носил завтраки в росистые луга, собирал щавель, ягоды. И опять над лугами раздавались песни, пахло сеном, а по деревне в обед и по вечерам слышалось отбивание кос. А после сенокоса я носил отцу на косовицу хлеб, холодную воду из Белого колодца, помогал матери снашивать в копны снопы, успевал кататься на чём только было возможно, кувыркался с ребятами в соломе, собирал грибы и совершал набеги на горох, на сады и огороды. Но больше было за лето игр в прятки, в войну, в разбойников и многие другие, занимавшие нас летом.

Повторилась и шумная ловля карасей, и выгон коровы на вечернюю росу (на утреннюю меня было не добудиться), и обирание вишен со сливами и яблоками. Было ещё лето. Ещё свешивались печально тяжёлые головы-решёта подсолнухов на грядках, но уже все стали плеваться по дорогам шелухой подсолнечных семечек; на огородах потемнела и полегла картофельная ботва, и понесло от неё терпкий ботвинный запах, предупреждавший, что лето прошло.

Но я не жалел о лете. Меня снова охватила радость, что я иду в школу, но не в первый класс, не в начальный, а во второй и учиться буду у Алексея Сидоровича.

Класс весь залит сентябрьским солнцем. Алексей Сидорович весёлый, праздничный, словно без нас ему не было никакой радости. На стенах висят карты Советского Союза и полушарий, стоят на двух ножках большие счёты и висят две чёрные доски. Я опять сел за одну парту с Колькой Грихиным.

В перемену почти все высыпали на улицу, кто пустился тайком по садам, кто боролся на осенней траве. Мой брат подошёл к карте и подозвал меня:

— Покажи Москву, — сказал он.

— А где она? — спросил я.

— Не знаю, найди сам.

Я принялся искать Москву. Нашёл самую большую пятиконечную звезду, прочитал подпись и показал.

— Верно, а теперь покажи Ленинград.

Я побывал на Кавказе, в Сибири и на Дальнем Востоке, заглянул в Китай, в Японию и на Камчатку.

— Тут его нету, — сказал я.

— А ну, от Москвы поезжай на северо-запад.

— А на чём?

— На паровозе. Железная дорога обозначена вот так, — показал он мне на обозначения.

«Что я не убежал сразу на улицу? — раскаивался я. — Чего мне Ленинград?»

Я повёл пальцем от Москвы вверх, к северу, сколько мог дотянулся и сказал:

— Дальше не поеду. Мне не достать.

— Стой тут. Сейчас указку принесу, — сказал Мишка и сходил к учительскому столу за указкой.

Я очень обрадовался, когда действительно по железной дороге добрался до самого Ленинграда. Мне захотелось и в самом деле поехать в Ленинград, к бабке Насте с Володькой. Она приезжала летом к Кольке с Тикой, была их бабкой. Володька был её городской внук. Он приехал раз с маленькой гармошкой, которая играла, как настоящая. Мне долго хотелось поиграть на ней, но Володька не давал, а когда один раз бабка Настя дала мне ту гармонь в руки, Володька закатил истерику, упал на землю с рёвом и стал колотиться головой и ногами, а я смотрел на гармошку и на него и ни разу не пиликнул. Я положил гармошку на камень и убежал домой. А Вовку мы потом не брали в свои игры. И бабка Настя не привозила его больше в деревню.

— Так близко Ленинград! — удивился я.

— На карте всё близко, а по земле такая даль, — сказал брат и выгнал меня из класса на улицу, чтобы я потом не просился выйти во время урока.

С того путешествия я сам стал подходить в перемены к карте, читал названия городов, узнал, где примерно находится наша деревня, и играл «в города»: смотришь на восток, а называешь западный город. Плохому знатоку карты долго приходится шарить по Сибири и Дальнему Востоку в поисках Винницы или Гомеля. А когда в четвёртом классе шёл урок географии, я забывал о своём уроке, тайком занимался географией с четвероклассниками. И пока я учился во втором классе, я узнал о кругосветном путешествии Колумба, Дежнёва. Узнал самые высокие горы, моря, озёра, океаны, узнал тайгу и тундру и многие-многие страны.

Первый класс с третьим теперь учила новая учительница, Дарья Георгиевна Должикова. Сергея Ильича перевели в Малое Тёплое, а вместо него прислали Дарью Георгиевну. Она тоже была строгая, но добрая, молодая и красивая, всем понравилась.

Был тысяча девятьсот тридцать седьмой год. Год этот был такой урожайный на всё, что летом нам давали на трудодни огурцы, капусту, груши с яблоками. Хлеба тоже получили больше, а государству сдали за целых два года. Сухая перемолоченная рожь была во всех амбарах, в сараях, на токах в высоких ворохах, накрытых соломой. Зерно каждый день увозили на элеватор обозами, и по два раза в день отвозил Костик Назаров машиной. В этот год у нас сбереглась овца. Летом её продали на базаре, и отец купил Мишке валенки — ходить в пятый класс в Спешнево. Мне их не показывали до зимы. Когда брат обулся в них, да ещё с новенькими галошами, то я с удивлением спросил:

— А мне?!

— Тебе не купили, — ответила мать. — На тебя денег не хватило. Вот когда пойдёшь в пятый класс, и тебя обуем в такие же валенки.