Лёнькин букварь

— Его дело сказать, а моё дело подумать. Дай вам лошадь, кто за неё отвечать будет? — Дед Алексан заворчал, забубнил. Я в обиде повернулся и пошёл назад. — Малый, погоди, — остановил меня дед и поднялся на колени. Он был в лёгких старых лаптях на босу ногу. — Ты вот что. Я дам тебе лошадь, только молодую. Гнедуху. Не побоишься?

— Нет, — ответил я.

Гнедуху лишь весной объездили. Она была тонконогая, пугливая. Дед Алексан её берёг, мало кому давал, растил её для верховой езды. Я стал переживать, что испугается она кого-либо в дороге, сбросит меня, а хуже будет, если в Понарине набросятся собаки.

— Ты не бойся, — сказал дед Алексан. — Она умная лошадёнка. Гнать не гони. Спешить тебе некуда — доедешь.

Дед Алексан встал на ноги, взял у меня уздечку и направился ловить Гнедуху. Она ходила в табуне не спутанной, таким пользовалась у старого конюха почётом. В руки она не далась, взыграла и пробежала круг, словно похвалялась своей красотой. У меня от её резвости да игривости похолодело в груди. Дед позвал её, и она сама подошла к нему и ткнулась головой ему в плечо.

— Вот она какая умная, — сказал он и надел на неё уздечку. — Нуздать не надо. Она железки не любит.

Дед Алексан огладил Гнедуху ладонью от головы до хвоста, сказал:

— Садись. Давай ногу.

Я с трудом достал рукой за холку. Дед Алексан взял меня за ногу и чуть было не перекинул через Гнедуху. Она вздрогнула подо мной и осмотрелась.

— Сильно поводья не тяни. Пойдёт рысью — отпускай их. И вернёшь её мне не потную.

— Ладно, — ответил я и поехал.

Знал бы дед Алексан, с каким страхом я отъезжал от табуна, он, наверное, заменил бы Гнедуху на какую-нибудь лошадь-старушку, которую и оглоблей не разогнать и не испугать даже огородным чучелом. Но он смотрел на меня, наверное, любовался, как я гарцую на его любимице. А гарцевание моё было такое, что я ехал весь в напряжении. Я боялся, что Гнедуха может оступиться и я полечу через её голову, а потом не поймаю её, а если изловлю, то не взберусь ей на спину. Я обогнул овраг Глухой Вершинки, боясь, что в овраге может оказаться какой-либо зверь, пустошью доехал до Телячьего луга и стал съезжать самым пологим склоном вниз. И пока я не скрылся из виду, дед Алексан смотрел мне вслед.

— Долго ходил, — встретил меня Костик. — На такой рысачке давно уже в Понарине был бы. Дай-ка я прокачусь, посмотрю, как она ходит.

Костик прогнал Гнедуху вокруг конюшни, подсадил меня снова на неё и дал в руки крыльчатку, которую мы называли мотором.

— Нет, ты так уронишь. Тут ещё и отломанная лопасть. Надо связать и… О, у меня сумка есть.

Он нашёл в сарае ученическую сумку, надел на меня и положил в неё детали.

— Поезжай прямо в кузницу. Я с кузнецом договорился. Там подождёшь, пока он склепает, — и назад.

Я лишь отъехал за сарай, от Пантюхи выбежали ребята и стали разгонять Гнедуху. Я потянул поводья, и она пошла рысью. Ребята сразу же остались далеко позади. Я пронёсся по выгону. Гнедуха, казалось, не касаясь земли, летела по воздуху. С деревни до меня донёсся крик. Я узнал голос матери. Она предупреждала меня не шибко скакать на лошади, чтобы не свернуть шею. Я ослабил поводья, и Гнедуха перешла на шаг. Я выехал на изволок, осмотрел окрестности. От Глотова на Понарино по дороге, обсаженной ракитками, ехала подвода. Я решил её перегнать, раньше доехать до перекрёстка, и снова потянул поводья, пустил Гнедуху рысью. Она бежала с прижатыми ушами. По земле неслась её тень, походившая на летящую птицу. Я пригнулся к холке, чтобы не торчать над лошадью, не портить её красивую тень.

Перед поворотом я сбавил бег Гнедухи, свернул на дорогу во ржи и снова взял рысь. Далеко позади осталась подвода. Я уже видел понаринский сад, крыши изб. У Малашкиного Вершка пахали пары и пасли на невспаханном скотину. Поле я проехал безопасно и даже не думал, что тут Гнедуха чего-нибудь испугается. Пугала меня деревня с собаками.

Но деревню я лишь пересёк, проехал мимо пустой школы, через плотину и за плотиной разом оказался у кузницы. Я лишь остановил Гнедуху, как вышел кузнец и спросил:

— От Назарова?

— Ага.

— Давай, что он тут прислал?

Я снял сумку и подал кузнецу. Он посмотрел и велел привязать лошадь и покачать мехи. Качать мехи было интересно, но я боялся, что отвяжется Гнедуха и я останусь на своих двоих. Я тянулся выглянуть из ворот кузницы, но лошадь то была видна, то скрывалась за воротиной.

Кузнец разрыл раскалённые угли, закопал в самый жар обломки и вышел на улицу. У меня на висках появился пот, скоро я весь взмок. Мне казалось, что я так долго качаю и конца не будет этой работе. Вернувшись, кузнец сказал:

— Привязал твою гнедую и дал ей зелёнки. Не беспокойся за неё.

Горн шумел. Я обливался потом. Сил больше не стало. Кузнец вдруг махнул рукой, сказал:

— Довольно дуть. Держи правилку, будем сваривать. Я соединю части, а ты их мне прижмёшь правилкой, понял?

— Ага, — ответил я.