Лёшка

У него тоже была мама, Евдокия Степановна, и, когда началась война, она, как и мама Эльза, тоже увела сына из дома. Но не так, как та, чтобы быть подальше от людей, а наоборот, чтобы быть к людям поближе. И у знакомых, куда они пришли, сказала, что уезжает в командировку «по линии райкома партии». Куда — еще не знает, но вернется не скоро и поэтому оставляет Толю на попечение своей подруги Анны Ильиничны.

— Время от времени я тебя буду навещать, — проговорилась мама, едва сдерживая слезы, и по словам этим, по набухшим мешочкам маминых век Толя вдруг догадался, о какой «командировке» идет речь. Читал ведь:

«Земля будет гореть под ногами у оккупантов…»

А оккупанты перли ходко. Недолог час, и сюда нагрянут, в Осташево. А раз нагрянут, значит, и у них, нагрянувших, тоже загорится под ногами русская земля. И подожжет эту землю его мама. Мама? Одна? Пусть не одна, пусть вместе с другими, но другие, хоть и верные, все равно не так надежны, как он, ее сын. Только он в случае чего, не щадя себя, сможет защитить свою маму, партизанку и подпольщицу, а раз так, пусть знает, что он от нее ни на шаг!

— Я с тобой, — сказал Толя и отвернулся, боясь маминых глаз. Мама часто убеждала его не столько словами, сколько глазами.

— Пароль? — вдруг спросила мама. Толя, опешив, поднял голову: шутит она, что ли? Но мама смотрела строго и ждала ответа. Толя растерялся.

— Я… я не знаю… — сказал он, пожав плечами.

— Ну вот, — мама посмотрела на Анну Ильиничну, как бы приглашая ту в свидетельницы. — Не знает, а хочет со мной. — И к сыну: — Как же я приму тебя без пароля?

— Куда примешь? — схитрил Толя.

Но мама была начеку и не открылась, уйдя от прямого ответа.

— Куда ты сам хочешь, — сказала она и, сочтя, что игра «горячо-холодно» зашла слишком далеко, сердито умолкла. Но, видя, что сын обиженно нахмурился, сказала, оправдывая свою неуступчивость: — Ты пионер, а я коммунистка. Нас много, а дисциплина одна на всех. Хоть и называется по-разному. На твоем, детском, языке — пионерской, на моем, взрослом, — партийной. Тебе со мной нельзя! Не я не велю, дисциплина!

Но у Толи насчет дисциплины были свои соображения…

Осташево, больше деревянное, чем каменное, жило в последнее время без музыки, без песен.

И вдруг Осташево запело. Это было так удивительно, что жители пораскрывали окна и двери и во все глаза уставились на поющих. Их было не то четверо, не то пятеро, но с каждой минутой становилось все больше, потому что, шагая по улице, они то и дело останавливались возле какого-нибудь дома, и головастый крепыш, стриженный под бокс, в кепчонке, задранной на затылок, орал в любопытные окна:

— Володька, выходи строиться!..

И компания, подхватив новичка, шла дальше, распевая во все горло:

Вперед, заре навстречу,
Товарищи в борьбе!
Штыками и картечью
Проложим путь себе…

Наблюдающие неодобрительно переглядывались: кругом смертное время, а Тольке Шумову с пионерами неймется. У них, видишь ли, потешный час. И куда только этих неугомонов несет?

А неугомонов прямым ходом несло в военкомат.

Когда Толя открыл дверь с серебряной табличкой, на него обрушился водопад голосов. В комнате, перебивая друг друга, гудели мужчины в штатском, наседая на мужчин в военном. Шла мобилизация.

Толя протиснулся к столу, где шла самая горячая схватка, и тут же попал в поле зрения огромных, как колесные ободья, очков, сидящих на прямом, как штык, носе.

— Тебе чего, мальчик? — грубо спросил человек в очках, прервав дискуссию с каким-то железнодорожником. — Ну?

Человек, чувствовалось, устал, и Толя простил ему грубость.

— С командой!.. На фронт! — крикнул он в тон очкастому и замер, оглушенный собственной смелостью.

Очкастый беззвучно засмеялся и вдруг, озорно сверкнув глазами, скомандовал:

— Гони!

— Кого… гнать? — опешил Толя.

— Команду. Сюда, ко мне!

Толя привел ребят и удивился, что в комнате стало вдруг свободней. А это любопытство прижало собравшихся к стенам, и они, выглядывая друг у друга из-за плеч, с интересом следили за происходящим.

Толя построил ребят и представился:

— Командир Шумов!

— Смирно! — скомандовал очкастый. — Кругом! По домам и родным школам грызть гранит науки, шагом марш!..

…Осташево, прощаясь с летом, било поклоны наступающей осени. Гнуло перед грустной гостьей шеи яблоневых ветвей, бросало под ноги ковровые дорожки листопада, зажигало красные лампы рябин…