Лёшка

И вдруг, чуть не под носом у Толи в небо выстрелил луч. Действовать по инструкции: «Стой! Стрелять буду!..» Где там… Инструкция вдруг куда-то провалилась, не оставив и следа в памяти, и Толя кошкой, растопырив руки-лапы, кинулся на сигнальщика… Тот, не ожидавший нападения, оцепенел на миг в Толиных руках, но тут же вобрал голову в себя и послал ее навстречу нападающему. Толчок пришелся в подбородок. Толя ахнул и отлетел в сторону. Но тут же вскочил и раз, и два ударил из нагана. Больше со злости, чем прицельно. Темнота и прибрежные кусты надежно укрыли сигнальщика.

Набежали свои: в кого стрелял, где он? Толя только рукою махнул.

— Там! — и кивнул на сабельку Рузы, тускло светившуюся из-за кустов.

Разбежались по берегу и — в одной руке фонарик, в другой — наган, пядь за пядью стали ощупывать кусты. Сигнальщик чудился за каждым кустом, и то там, то тут слышалось: «Стой! Стрелять буду…»

Директор Назаров понял: не поймать, и, посвистев, созвал истребителей. Приказ: разойтись парами по постам — указал, кому куда, — и всю ночь не смыкать глаз. Днем спать, а ночью дежурить. Он, директор Назаров, тоже переходит на ночной образ жизни. Ночью будет ходить от поста к посту, а днем, если удастся, — спать. Но спать вряд ли удастся: в школе в связи с эвакуацией дел невпроворот, так что, если случится нужда, они, «истребители», всегда найдут своего директора и командира в родной школе.

Распустил ребят и ушел, беря в гору. Вышел к домам, ориентируясь по силуэтам крыш, и остановился передохнуть. Тут его и нагнали двое из истребителей, Толя и Володя.

— Вот, — сказал Толя и протянул директору Назарову что-то незримое.

Володя посветил, и директор Назаров узнал Толин берет — синий, с красной звездой.

— Спасибо, — сказал он, — меня пока устраивает мой головной убор. А свой ты для себя побереги.

— Это не мой, — сказал Толя. — Похожий, как у меня, но не мой. Это сигнальщика. Я у него с головы содрал. Падал и содрал, когда он ударил.

— Сигнальщик? Странно… — директор Назаров покашлял в кулак. — Но если мне не изменяет память, в таких беретах у нас щеголяли двое, ты и…

— Меев! — взорвался Володя. — Я ему ору: Меев, а он не верит…

— И я не верю, — оборвал директор Назаров и посветил Толе в глаза. — Но вот факт… — И перевел огонь на берет, который взял у Толи.

— Меев — сигнальщик? Да вы что!.. — взорвался Толя. — Тот у этого мог… — и не договорил, утопив слова в гневе.

— Мог… — согласился директор Назаров, угадав, чем хотел закончить Толя. — Мог и похитить. Однако проверить надо. Война! Тыловой враг всегда опаснее фронтового. Утром оба ко мне в школу, а от меня — к Мееву. Пусть скажет, где посеял берет. А что из него выросло, мы и сами знаем.

На этот раз они не долго стучали. Им открыли сразу, и Елизавета Ивановна с кулаками набросилась на директора Назарова.

— Вы знали… Вы все знали, — подавляя рыдания, говорила она, — а мне, матери, ни слова…

Слушали, опешив: что знали? О ком?

— Мы к Паше, — мягко сказал директор. — Где он?

— Паша! Мой Паша!! А вы как будто не знаете!!! — От гнева лицо ее налилось помидорной спелостью, и она развернула перед ними, как плакат, тетрадный лист.

«Мама! — читалось в «плакате». — Ухожу на фронт сражаться за свое отечество. Твой сын П».

«П». Не полностью «Павел», а просто «П». Это было первой странностью из двух, запомнившихся Толе. Другую странность выдало зеркало, висевшее в коридоре. Толя просто растерялся, глянув в него при выходе и увидев в нем лицо Елизаветы Ивановны. Только что, глядя им в глаза, Елизавета Ивановна плакала. А сейчас, провожая их и глядя им в спины, — о предателе-зеркале она не подумала — Елизавета Ивановна злорадно усмехалась, и глаза у нее были  с у х и е.

Странная подпись сына… Странная усмешка матери… Он так и не нашел объяснения этим странностям, а вскоре и думать о них забыл. Да и некогда было. Ночью вместе с другими он охотился за вражескими парашютистами и диверсантами, а днем помогал эвакуации, пока не вышел приказ — бросить все и уходить в лес!

18 октября 1941 года в Осташево ворвались немцы.