— Ха! Хитер этот купчишка! С каждого куска материи хотел содрать по три рубля чистой прибыли!
Серебровский ушам своим не верит: как это, без карандаша и бумаги — и сразу же и ответ! Он отыскивает еще более трудную задачку. И снова Тит Титыч, прочтя условие, недолго хмурит лоб. Он почти тут же возвращает учебник обратно директору и, уперев руки в колени, говорит:
— Вранье все! Не могло быть такого, чтобы земство за один лишь год открыло в губернии двадцать школ. Ведь не случайно Ленин назвал земства «пятым колесом в телеге русского государственного управления»…
И пошел, и пошел!
Тут же тебе целая лекция о «Записке» Витте, о споре между Витте и Горемыкиным, о краснобайстве земских либералов…
Как же было не гордиться Серебровскому таким учеником! Любовь Александра Михайловича к Минаеву особенно усилилась после того, как Федор наш, окончив школу, поступил в техникум. А Серебровский хотел, чтобы Федор окончил десятилетку.
Я очень хорошо помню, как шли у нас в семье толки по поводу желания Серебровского. Десятилетка была одна на всю округу, в районном центре. Поместить туда Федора, значит, надо платить за проживание в интернате, давать ему денег на еду. Тяни три года лямку, а все из-за чего? Окончит десятилетку, а там — институт. Там лямка потрудней.
Матери хотелось как можно скорее довести Федора до дела, чтобы других ребят успеть выучить. И Федьку, вопреки воле директора, определили в техникум. С поступлением Федьки в техникум Серебровский окончательно охладел к нему. И уже всю свою любовь Александр Михайлович обратил на Тита Титыча.
Семья у Минаевых, как я уже сказал, большая. Матери не под силу было определить Титка в интернат. Серебровский понимал это. Он взял Тита Титыча под свою опеку. Директор самолично отвез его в интернат и наказал знакомым учителям, чтобы они доглядывали за его любимцем. Из каждой получки Серебровский отправлял в район перевод — очередной взнос за содержание Тита Титыча в интернате.
Дочка директора Лариса зимой в стоптанных валенках бегала, а он, бывая по делам в районе, всякий раз покупал что-либо своему подопечному: то рубаху, то ботинки, то шапку-ушанку.
Купит подарок и отнесет его Минаеву, в интернат.
Поначалу в Липягах было много толков и кривотолков из-за этих подарков. В любом селе есть люди, которые во всем видят корысть. И у нас, в Липягах, нашлись. «Эт-та директор наш жениха своей дочке облюбовал. Тита Титыча небось в зятья себе готовит — оттого так ублажает его…» — скажет какая баба у колодца. Но тут же соседка оборвет ее: «Брось, мол, Полюшка, нести напраслину! Али директор и тебе не помогал? Небось как лошадка нужна — так к нему. Как в избе протопить нечем — так опять к нему…»
И вправду: надо быть неблагодарным человеком, чтобы обвинять Серебровского в какой-либо корысти. Потому как не было в Липягах человека более бескорыстного, чем бывший наш директор. Сколько он добра сделал людям; сколько он денег им передавал — никто тому счета не вел. Случись, бывало, у кого несчастье — корова ли пала, дом ли сгорел — вот, глядь, к нему директор стучится. Зайдет, про ребят, если есть, поговорит, а потом, уходя, положит на стол конверт.
— Вот, Татьяна, возьми. Там триста рублей. Может, еще кто подсобит. Купишь ребятам коровенку. Дал бы больше, да нет теперь…
И деньгами, и торфом — все, что мог, отдавал людям Серебровский. Керосина нет в лавке — в школу бегут: «Александр Михайлович, одолжи взаймы!» Лошадь нужна, заболел ли кто, огород ли вспахать, — и за лошадью к нему.
Директор был хозяйственный человек. При школе он лошадь содержал. Торф из Городка привезти, уборные почистить, вспахать пришкольный огород, — в любом деле без лошади как без рук. Ефан, наш сосед, что за листом в Погорелый раньше нас всегда успевал, — этот самый Ефан служил при школе конюхом. Тихий мужик, исполнительный. Душа в душу были они с директором. После войны оно ведь как было: у кого ребята подсобляли, те огороды лопатами копали, а если-бабенка одна — разве ей лопатой с огородом управиться? В колхозе лошадей мало; да и те, что есть, — едва ноги таскают. Поди, попроси лошадь у нашего отца — Василия Андреевича. «А на чем артельную землю пахать? — скажет он. — Трактора — вон они: у Подвысокого, в репейнике валяются. Лошадей кормить нечем. Хоть обчественную землю успеть вспахать, а вы — огород?!»
У Серебровского тоже была «обчественная» земля: пришкольный участок. Всю войну с этого огорода ребята раз в день получали горячую пищу: кулеш, суп картофельный, пюре. Директор поддерживал детей чем мог. И вот что интересно: Серебровский и со школьным огородом управлялся, и бабам-солдаткам успевал помочь. Составит он Ефану списочек, у кого из бабенок детей малых много или обессилел кто, и накажет, чтобы Ефан вспахал им огороды. И конюх в точности все исполнял.