Лис

Изучение латыни захватило его, как на протяжении веков это случалось со многими мальчиками, – не только мужеством языка и высокомерной категоричностью фразы, но также личностями говоривших, чьи роли он невольно примерял на себя. Римский стоицизм, внутренний запрет поддаваться давлению страха, боли, мимолетных чувств – все это нужно подростку, желающему быть сильным и не знающему своей силы. Косте такая надменная невозмутимость, как понимал Тагерт, была сейчас просто необходима. Когда Костя влюбился в одноклассницу Катю, он то и дело оказывался сокрушен собственными чувствами, а потому находил в чеканных римских максимах нечто вроде обезболивающего. Почтение к древним римлянам он перенес на преподавателя латыни, в котором от древнего римлянина не было ничего. Что же до Тагерта, который вечно принимал отношение к латыни за отношение к себе, он полюбил Костю Якорева вместе со всеми его порывами и страстями, столь противоречащими как римскому стоицизму, так и личным правилам самого латиниста.

Одной из страстей Кости Якорева была музыка. Он записывал городские шумы, звуки леса, голоса птиц, перестук колес электрички, превращал в семплы и целыми ночами колдовал над ними в компьютере. Подобно алхимику, он прогонял через реторты программ обрывки народных песен, переговоров на милицейской волне, щелчки прибора Гейгера, замедленные в десятки раз, а потом нанизывал на какую-нибудь странную мелодию, сыгранную на компьютерных клавишах. Музыка выходила инопланетная, но Тагерт с интересом слушал диски, записанные для него учеником. Вероятно, немалая доля интереса приходилась на личность композитора.

Минуло немало времени с той поры, как Тагерт покинул маленькую домашнюю школу, но с Костей Якоревым они изредка созванивались и встречались. Костя с отличием закончил школу и учился на третьем курсе МФТИ. К своим девятнадцати годам он превратился в высокого плечистого юношу с внимательными веселыми глазами, сильного, с большими кистями рук, словно созданными для простого физического труда. С окружающим миром Костю связывал огромный, неутолимый интерес и предчувствие близкой всеобщей гармонии. Именно это предчувствие обостряло в нем неприятие лжи и несправедливости как препятствий на пути к столь близкой цели.

Вспомнив про Костю Якорева, Тагерт засмеялся от радости. В таком решении собирался пышный букет совпадений: высокий, широкоплечий Костя вполне мог сыграть царя и супруга Пенелопы. Он артистичен, прекрасно двигается, у него громкий голос. Костя по-прежнему сочиняет и может написать музыку для спектакля. За что бы ни брался Якорев, он все доводит до совершенства. Наконец, они, можно сказать, друзья, и спектакль может стать великолепным воплощением их дружбы.

Глава 19 Две тысячи пятый

Татьяна опять удивила. Никто не умел так обманывать ожидания, как Вяхирева. Это она договорилась с какими-то крановщиками, сама хихикая призналась. Утром Павел Королюк не нашел свою машину на обычном месте. «Субару» стояла на крыше бывшей трансформаторной будки, причем к зеркалам были привязаны рвущиеся в небо связки воздушных шаров. Вроде это на шариках машина взлетела на крышу. Конечно, когда опускали на землю, поцарапали. Нет, Павел не ругал Таню, но и умилиться не сумел: смех смехом, а ремонт ему делать.

Или черепаха, которую Вяхирева ему подарила. Принесла на свидание. Зачем? Кто просил?

– Ты не умеешь радоваться!

Чему тут радоваться? Он своему деду полусумасшедшему в квартиру черепаху принесет? Пришлось три дня таскать несчастное животное в институт, пока не нашлась добрая душа, Анаис из седьмой группы, приютившая пресмыкающееся.

Но чем сильнее она выводила его из равновесия, тем острее радовали минуты одушевленной близости. Никогда, даже после женитьбы, Королюк не забудет тишину полузашторенной комнаты, крап дождя на стекле и восхищенный светлый шепот:

– Паш. От тебя та-ак вкусно пахнет!

– Чем?

– Мной.

•

С Костей Якоревым Тагерт встретился на Воробьевых горах. Крепко, до боли пожимая руку, Костя смотрел на доцента с высоты почти двухметрового роста, но не свысока, а как если бы они были ровесниками и ровней. По крутым дорожкам и мосткам они спустились к реке. Костя рассказывал обо всем, что случилось за несколько месяцев. Он встречался с женщиной намного старше его, говорил, что рад принимать чужие правила и желания, он устал от себя, от вечных прислушиваний к собственным мыслям, устал придираться к людям, которые вечно все делают не так.

– Не представляешь, какая радость уступать без раздумий, – воодушевленно говорил Костя.

– Сейчас устрою тебе радость, – усмехнулся Тагерт.

Он принялся рассказывать о театре, о пьесе, о музыке, о которой непонятно, какой она должна быть, и о танцах, которые полностью зависят от музыки. Якорев внимательно слушал бывшего преподавателя, кивал, глаза его вперялись в невидимую даль, туманились. Наконец, он сказал:

– Ее зовут Ириной. Правда, есть в этом имени что-то ночное? И еще что-то нечестное?

– Так что ты скажешь про театр? – недоуменно спросил Сергей Генрихович.