Лис

На первую репетицию в костюмах Костя Якорев не явился. Пожалуй, так даже лучше: репетиция началась с безбожным опозданием. Впрочем, она бы и вовсе сорвалась, если бы не случилось то, чего не должно было случиться ни при каких обстоятельствах. Платья героинь произвели на мужскую часть труппы умопомрачительное и даже разлагающее действие. Мальчики громко загомонили, размахивали руками, хохотали. Шутили, стараясь, чтобы шутка долетала до девочек, причем опережая прочие шутки. Вместе с актерами неистовствовали и друзья, не участвовавшие в спектакле, которые время от времени заглядывали на репетицию, например Гриша Куршев, сухонький сутулый мальчик с желтоватым лицом. Куршев не прошел отбор из-за тихого голоса, хотя сейчас его голос звучал громко, даже чересчур. Над шутками Куршева хохотал Миша Люкин, один из спутников Одиссея. Хохот Люкина был тем подростковым смехом, который обычно возникает за компанию, когда положено смеяться и когда смеются все. Его смех звучал громче и развязнее других, словно к смеху примешивалась издевка.

Тагерт не сразу услышал, что именно выкрикивает Люкин, и призывал к порядку всех актеров. До премьеры оставалось три месяца. Чтобы унять крикунов, красный Тагерт уселся на скамью прямо за ними, надеясь, что его присутствие угомонит весельчаков. Но затишье продолжалось недолго. Стоило выйти на сцену Марьяне в ее полупрозрачной тунике, возбужденное веселье возобновилось. Однако теперь Тагерт слышал, что именно выкрикивал Люкин. Куршев и Палисандров помалкивали. Сергей Генрихович, чтобы не прерывать сцену, вполголоса позвал Люкина. Миша не обернулся – то ли не слышал, то ли сделал вид, что не слышит. Куршев наклонился к нему и что-то тихо сказал на ухо. Миша, хохоча, выкрикнул:

– Пенелопа, на … в Греции лифчик? Тема сисек не раскрыта!

Вот тут и случилось то, чего не ожидал никто, прежде всего сам Тагерт. Яростная сила подняла его со скамьи, и он отвесил Люкину звонкий подзатыльник. Ладонь обжигающе ощутила колючесть коротко остриженного мальчишеского затылка. Люкин обернулся. В его глазах прямо сейчас дикое веселье переплавлялось в недоумение и страх. Тагерт понял, что совершил нечто невозможное, ужасное, непоправимое.

Никто не успел разглядеть, что именно произошло, даже ближайшие соседи Миши. Но след удара горел на ладони Тагерта адским пламенем: он поднял руку на младшего, студента, на того, кто не мог ему ответить. Можно было остановить репетицию, выпроводить Люкина, даже выгнать его из труппы, все это в миллион раз лучше подзатыльника. До конца репетиции душа Тагерта трещала в раскаленном масле стыда.

Перед эпизодом у ворот дворца Люкин встал и поднялся на сцену. Почему он остался в зале? Почему не ушел?

– Сергей Генрихович, почему вы не восхищаетесь? – спросила Настя-Гера, кружась на сцене.

– Маэстро потерял дар речи, – комментировали из зала.

– Сергей Генрихович, а актерам зачет автоматом поставят?

– Хотя бы актрисам.

Тагерт слышал голоса студентов как бы из-под толщи воды. Все это больше не имело значения. Когда все расходились, он окликнул Люкина:

– Миша, задержись на минуту.

Люкин оглянулся, и в его взгляде снова мелькнуло затравленное недоумение.

– Михаил, ради бога, прости меня. Я никогда впредь… Нет, не то. У меня не было никакого права поднимать руку.

– Да ладно, ничего, Сергей Генрихович, – негромко произнес Люкин, заметно успокаиваясь; возможно, он ожидал наказания.

Тагерт тоже слегка успокоился. Реакция Люкина не укладывалась в голове. Впрочем, кому и чему следовало удивляться больше? Идя по улице в сторону метро, Тагерт чувствовал, что его щеки набрякли краской несмываемого стыда.

•

На несколько дней в город пришла жара. Хотя большинство деревьев оставались по-прежнему зелеными, безошибочно чувствовалось, что осень вот-вот вернется из отлучки уже насовсем. Прохожие постарше были одеты, как если бы не верили солнцу. Студенты, явившиеся на репетицию, напротив, оделись по-июньски, потому что лето молодых – навсегда.

Пришел и Миша Люкин. Тагерт ни за что не явился бы туда, где его унизили. Но Миша, похоже, и прежде, и теперь оказался в зале вовсе не ради Тагерта. На лице Люкина не было смущения. Что делать, если он начнет вести себя вызывающе, чтобы доказать свою неустрашимость? Тагерт напряженно думал об этом, а еще о том, что Костя Якорев снова не пришел.

– Первое действие, сцена с сиренами, – громко произнес он, невольно взглянув на троицу, сидевшую в партере на обычном месте; он готов к финальной катастрофе и, похоже, способен ее приблизить: во время эпизода с сиренами мальчики особенно любили пошутить.