Лис

Не имея никакой возможности дать отпор, (да и разве смог бы?) я мечтал забиться в самый дальний угол и сжаться в комок. Тот случай заставил меня заново взглянуть на прожитую впустую жизнь. Ведь и в моём родном мире порой влипаешь в неприятности, что уж говорить о том месте, куда меня забросила мерзавка судьба.

Твердо решил, что, когда выберусь (надежда на это всё же не покидала меня), обязательно найду себе достойного наставника. Ведь не дело это, когда каждый проходимец может безнаказанно тебя шпынять. И одно дело, когда на кону стоит только твоё здоровье и твоя жизнь, а что прикажете делать, если на твоем месте окажется родной и любимый человек? Только законченные идиоты будут надеяться решить всё словами. Не думаю, что, говоря "подставь другую щеку", Иисус имел в виду именно это.

Жирдяй, разумеется, был редкостной тварью. Шанс столкнуться с таким человеком в жизни очень невелик. Но всё равно люди гибнут лишь от того, что неспособны постоять за себя. Не каждый сможет дать отпор, кто-то просто не способен на это вследствие отсутствия мышечной массы. Но ведь можно хотя бы бегом заняться? Шакалы сильны лишь на коротких дистанциях. Против тренированного организма, способного с легкостью пробежать несколько километров, слегка сбив при этом дыхание, шансов у них нет.

В какой-то момент, обезумев от узконаправленных и весьма болезненных ударов, я готов был молить о пощаде, скуля как щенок, застрявший в заборе. И лишь упрямство и мысль, сколько удовольствия испытает при этом Жирдяй, останавливали меня. Как выяснилось чуть позже, именно на такой результат он и рассчитывал.

В какой-то момент он просто прекратил избиение, зло сплюнул и, разочарованно раздувая ноздри, покинул помещение, выместив своё разочарование на ни в чём не повинной двери. От громкого хлопка с потолка посыпалась солома.

Фонарь он гасить не стал, видимо, решив таким образом наказать меня за неоправданные ожидания. Видеть перед собой такой близкий, и такой недоступный кувшин с водой казалось пределом человеческой жестокости. Ведь знал же, что после жирной каши я должен хотеть пить? Разумеется, знал. Как и о том, что после такого избиения, во рту образовалась самая настоящая пустыня, разве что песок на зубах не скрипел, и на том спасибо.

Однако, я всё же переоценил его умственные способности. Не прошло и пяти минут, как дверь снова открылась, и возвратившийся мучитель принялся за уборку. Подняв с пола миску, он небрежно бросил её на поднос и уже хотел уйти, прихватив с собой и фонарь, когда я всё же смог разлепить пересохшие губы.

– Я так понимаю, – с трудом выталкивая слова наружу, всё же решился я на попытку. – Давать пленникам воду у вас не принято?

Жирдяй резко обернулся, и я прочёл в его взгляде уготованную мне участь, если я ещё раз открою рот. Но мне было откровенно наплевать. Уж лучше стерпеть несколько новых ударов, чем изнемогать от жажды неизвестно сколько времени. Поэтому я всё же продолжил:

– Думаю, Дитрих очень расстроится, если обнаружит пленника, неспособного внятно отвечать на его вопросы. А уж я приложу к этому весь свой талант. Думаю, мы оба знаем, к каким выводам он придёт. Верно?

Ещё несколько секунд он буравил меня глазами голодного падальщика, но страх вызвать недовольство Дитриха всё же возымел должный эффект. В очередной раз сплюнув, не забыв отправить в мой адрес порцию отменной брани, он бросил поднос на стол и, схватив кувшин, подошёл ко мне.

– Ну, сейчас ты у меня напьешь. На, пей. Пей голубчик…

До смешного предсказуемая и ожидаемая реакция. Решил, что если начнет с бешеной скоростью вливать в меня весь кувшин, я стану захлебываться и, в конечном итоге, пожалею о своей выходке? О таких говорят "ни ума, ни фантазии". Я бы на его месте сперва плюнул в воду, а уж потом проделал всё остальное. Тогда бы я действительно пожалел о попытке шантажа.

Всего-то и надо было не позволять живительной влаге попасть в дыхательные пути, время от времени сжимая зубы и делая осторожные глотки. Лишняя вода просто выплескивалась на пол. Поняв, что кувшин вот-вот опустеет, я не стал делать последний глоток и, едва он убрал пустой сосуд, повторил свой (уже ставший коронным) номер. Выплеснув в его довольную рожу всю воду, я не удержался и призывно подмигнул, в открытую насмехаясь над его тупостью.

– Тварь, – побагровев от бешенства, завопил он, вытирая лицо, и зачем-то снова повторил, с той же интонацией, – Тварь.

Я ожидал новых ударов, но они не последовали. Вместо этого, Жирдяй наклонился и прошипел мне в самое ухо:

– Знаешь, – сотрясаясь от едва сдерживаемых эмоций, поведал он мне. – Дитрих пообещал, что, когда закончит, отдаст тебя мне. Когда ты начнешь харкать своей кровью, я спою тебе мою любимую песенку. Я пел её всем своим жертвам, ещё до всего этого.

Думаю, не стоит даже упоминать, на что он рассчитывал, открыв мне уготованную судьбой смерть. Только вот дождался он совсем иного.