Лис Севера. Большая стратегия Владимира Путина

Собственно, в центральной статье цикла о «Великой России» Струве вводит еще несколько положений, которые не были оценены современниками, но зато получили развитие в будущем в трудах знаменитых политических философов, в том числе западных. Так, Петр Бернгардович пишет: «…психологически всякое сложившееся государство есть как бы некая личность, у которой есть свой верховный закон бытия». И дальше, будьте внимательны: «Для государства этот верховный закон его бытия гласит: всякое здоровое и сильное, то есть не только юридически “самодержавное” или “суверенное”, но и фактически самим собой держащееся государство желает быть могущественным. А быть могущественным — значит обладать непременно “внешней” мощью. Ибо из стремления государств к могуществу вытекает то, что всякое слабое государство, если оно не ограждено противоборством интересов государств сильных, является в возможности (потенциально) и в действительности (de facto) добычей для государства сильного»[178]. Вослед этому коренному положению Струве можно просто процитировать некоторые высказывания В. Ю. Суркова. Например: «Краткими определениями суверенной демократии способны служить почти буквальные переводы этого термина на старомодный (“самодержавие народа”) и современный (“правление свободных людей”) русский»[179]. Или базовое определение: «Допустимо определить суверенную демократию как образ политической жизни общества, при котором власти, их органы и действия выбираются, формируются и направляются исключительно российской нацией во всем ее многообразии и целостности ради достижения материального благосостояния, свободы и справедливости всеми гражданами, социальными группами и народами, ее образующими»[180].

Что касается рассуждения Струве о слабых — несуверенных — государствах, то тут, помимо современной дискуссии о судьбе стран-лимитрофов накануне Второй мировой войны, можно процитировать рассуждение В. Ю. Суркова о государствах, которые добровольно отказываются от суверенитета: «Конечно, политическое творчество далеко не всех наций увенчивается обретением реального суверенитета. Многие страны и не ставят перед собой такую задачу, традиционно существуя под покровительством иных народов и периодически меняя покровителей»[181]. Иное дело — Россия. «Россия, без сомнения, должна оставаться в числе держав, которые принимают решения по вопросам организации мирового порядка… Есть и самая романтическая из важных причин сохранения национального суверенитета: русские, россияне, уже 500 лет являются государствообразующим народом, мы нация, привыкшая к государственности… мы всегда были носителями государственной идеи… Я не представляю себе русских, которые думают: “Сейчас мы в ком-то растворимся, к кому-то убежим, и там нас обласкают, обогреют и будут нами руководить”. И винить нам некого, кроме самих себя, в том, что с нами случилось. И бежать нам некуда, кроме как к себе домой»[182]. «Еще раз: “культура — это судьба”. Нам Бог велел быть русскими, россиянами. Так и будем, будем»[183].

Мне кажется, что для того, чтобы хотя бы отчасти показать преемственность концепции суверенной демократии по отношению к политической философии Струве (которая, напомню, была интерпретацией политического курса и политической философии Столыпина), сказанного достаточно. Это, перефразируя Суркова, «политическая философия Путина. Взгляд из традиции». Иногда тексты, написанные с разницей в сто лет, поражают созвучием. Вот цитата Струве: «Весьма характерно, что руководитель нашей самой видной “националистической” газеты в новогоднем “маленьком письме”[184] утешается тем, что нас никто в предстоящем году не обидит войной, так как мы “будем вести себя смирно”. Трудно найти лозунг менее государственный и менее национальный, чем этот: “будем вести себя смирно”. Можно собирать и копить силы, но великий народ не может — под угрозой упадка и вырождения — сидеть смирно среди движущегося вперед, растущего в непрерывной борьбе мира»[185]. А вот слова Суркова: «Есть целое направление либеральной мысли, которое предлагает России уйти из глобальной политики. “Давайте сядем в свой дом и будем его обустраивать”, — говорят нам многие. Мы не против обустройства дома. Но, во-первых, дом так расположился, между трех океанов, что если даже мы захотим в нем тихо сидеть, к нам все равно придут и спать нам не дадут. Во-вторых, если Россия уйдет из глобальной политики, перестанет влиять на мировые решения, то, скорее всего, эти решения будут приниматься ей в ущерб… Мне кажется, что в такой ситуации нам будут оставлять на жизнь столько, сколько считают нужным они, а не столько, сколько бы хотели оставить у себя мы… Это не значит, что они враги. Нет, они конкуренты… Ничего личного. Просто разденут до последних ботинок, политкорректно, при всем уважении»[186].