Лис

— Если бы десять дней, — всплеснул руками человек, — три года.

Бес остановился посреди ветки и, словно подстреленный, свалился вниз. Полежал без движения, потом спросил.

— Что-то я глухой стал. Плохо расслышал.

— Три года, — хором повторили поп и леший.

Лис, как смуглая молния, заметался по округе. Он в мгновение ока взбирался на самые высокие деревья, бросался оттуда вниз, подлетая к земле, цеплялся за ветки других деревьев, снова взлетал и падал. Он прекрасно понял, что над ним не шутят, и все же, когда утомился, просительно сказал:

— Шутите?

Его друзья, не шевелясь, глядели на него.

Вечером, когда они сидели у костра вместе с подошедшим Коростелем, Мухомор начал рассказывать.

— Я не знаю, что такое время. Я знаю только, что все его чувствуют, и чувствуют по-разному. Оттого и живут все по-разному. Одни быстро, другие не торопясь. Для тебя, Лис, время, что муравьи под мышками. Оно тебя покусывает, вот ты и носишься, как оголтелый, только пятки сверкают. А камням торопиться некуда. Для них год, что для нас день. И для воды, и для земли, то же самое. Весной солнце их прогрело, будто утро наступило. Осенью холодать стало — вечер пришел. Такими их Странник из колодца достал. Ты, когда с Останцем говорить начал, стал по его времени жить, по времени камня. Я с тобой в первый день до вечера просидел, потом «будить» принялся, а ты не «просыпаешься». Сидишь твердый, как будто сам из камня. Я за Коростелем: «Смотри теперь ты за ним, ты ведь всех надоумил, что Останец живой». Он согласился.

Коростель, до того молчавший, одобрительно угукнул.

— Так мы месяц возле тебя дежурили. Белок отгоняли, крыс. Всем охота было тебя погрызть. Хоть и не знали, очнешься ли ты, но стеречь стерегли. Через месяц человек пришел, — он кивнул в сторону священника, — тоже решил тебя охранять. Нам полегче стало.

Он замолчал, и за него закончил Мухомор.

— Зимой трудно было. Уж очень волкам попробовать тебя хотелось. Три года так прожили, уж отчаялись тебя живым увидеть. А сегодня я сплю, поп пришел. Разбудил меня, говорит: «очнулся Лис!», жди в гости. И точно, глядим, ты бежишь. Веселый такой.

Мухомор умолк и подвел итог сказанному.

— Ты больше так не делай. Никогда ведь не знаешь, отчего твои земляные собаки проснутся.

Земляные собаки появлялись в лесу очень редко. Никто из лесного народца сам не умирал, просто в определенный час из земли вылезали псы, и начиналась охота. Говорили, что у каждого есть свои собаки, они спят и ждут своего часа. А когда он наступает, они выходят и утаскивают своего хозяина под землю, как верные друзья отводят домой загулявшего товарища. Когда приходит такой момент, никто не знал, но известно было, что излишнее любопытство — верный способ скрыться под корнями деревьев. Некоторые вещи лесной народ знать не должен. Все на секунду притихли от страшного напоминания и вздрогнули, когда Лис радостно заголосил в высокое звездное небо над головой.

— А-а-а-а, — крик полетел к звездам и, отразившись от них, вернулся эхом к веселящемуся бесу и его друзьям. Лис бросился на Коростеля, зацепил кота-Мухомора, и они сплелись в клубок из кожи, шерсти и перьев. Клубок катался, хохоча и мяукая, меж деревьев, временами стукаясь о них так, что сверху сыпались сухие ветки. Потом он исчез в темноте, за кругом света костра. Священник улыбнулся в густую бороду, подкинул в огонь дров. Издалека еще долго доносился отчаянно веселый крик Лиса, отражающийся от высокого купола неба.

— А-а-а-а…

Времена года сменялись, догоняя друг друга и тут же забывая об этом. Лис гонял где-то по лесным перепутьям до тяжкой вечерней одури, когда он валился под дерево и засыпал, обняв ствол, словно лучшего друга. Священник старел, но дряхлость не спешила вцепиться в него своими когтями, высасывая силы, и будто в насмешку оставляя мелкие крохи жизни. Каждое утро старик, усадив на плечо Ветра, шел бродить по лесу. Если дело было летом, по пути он собирал травы, ягоды, грибы и коренья или сухой хворост для печи, если была зима. Шапки он не носил, ее заменяла копна густых волос с проседью. На нем была все та же старая ряса, оставшаяся от жизни с людьми. От долгой носки во многих местах она прохудилась, и он заштопал прорехи тем, что было под рукой — рыбьей кожей, заячьим мехом, широкими перьями птиц. Он ходил все так же опираясь на тяжелый посох, которым было так удобно сбивать яблоки и ходить через снега и болота.