Лиса. Личные хроники русской смуты

«Кому война, а кому мать родна». Начальник контейнерной площадки сразу же почувствовал себя важным и влиятельным человеком и очень скоро приобрел новенький жигулёнок яркого вишневого цвета…

Контейнеры грузились и грузились, то в одном дворе, то в другом, и этот процесс нагнетал и без того тревожные настроения среди остающихся. Число уехавших уже не поражало, а вызывало панику. Каждый новый день список убывших пополнялся новыми фамилиями. Старые телефонные книжки в виду их явной бесполезности можно было выбрасывать в помойное ведро. Переписать телефоны оставшихся в городе друзей и знакомых в новую книжицу было намного проще, чем то и дело их вычёркивать. Иногда впечатлительной Лисе казалось, что у неё от этих её тревожных переживаний и предчувствий вот-вот сорвётся сердце, но, по большому счёту, никому не дано знать заранее, какие испытания он способен вынести…

* * *

Вольно или невольно, но в некогда тёплых отношениях между остающимися и уезжавшими появилось какое-то отчуждение. Люди перестали заглядывать друг к другу в гости, общаться, даже здороваться. Все последующие годы Лиса не могла себе простить, что и она поддалась этой, охватившей жителей города постыдной слабости.

Первыми из города уезжали армяне…

Этажом ниже в том же втором блоке жили Арутюновы. В доме они обосновались со дня его заселения, и считались старожилами. Семья Арутюновых была большая и многодетная, и потому они получили просторную четырёхкомнатную квартиру. Их дедушка несколько лет, как умер. Было ему далеко за девяносто, и, кроме армянского, он никакого другого языка уже не помнил, хотя, поговаривали, что родился он в Карсе и до 1915-го года свободно говорил на турецком.

Из стариков в семье осталась его жена — древняя, согбенная, но удивительно бодрая бабушка, которую все домашние называли «бабо».

Бабо носила длинные, по щиколотку, тёмные платья, с глухим воротом, такой же тёмный платок и постоянно улыбалась. По-русски она говорила с неподражаемым акцентом, над которым сама же и смеялась. Бабушка была просто золотая. Особую радость она доставляла детям, когда, засыпая перед телевизором, клонилась всё ниже и ниже, чуть ли не до пола. Участники действа переставали следить за событиями на экране, с тревогой ожидая, когда камикадзствующая бабо, перевалив определенную точку, перекувыркнётся, и нужно будет её вовремя поймать. Удивительно, но каждый раз бабо просыпалась в самый последний миг и, легко вернувшись в исходную позицию, победно улыбалась беззубым ртом: «Ва-а-а-хо-о-о-о, я поспаль?». Все, в том числе и соседская ребятня, облегчённо выдыхали.

Каждый вечер периодически засыпавшая у телевизора бабо категорически отказывалась идти в спальню и допоздна держала собравшуюся у телевизора семью в напряжении.

Лиса так никогда и не узнала, чьей матерью она была — тети Амали или её мужа — дяди Юры. В детстве вообще многое воспринимается как данность, и это знание было излишней, совсем не нужной ей подробностью.

* * *

Брат Лисы, Дмитрий, с детских лет дружил со старшим сыном Арутюновых — Артуром. Друзья они были — не разлей вода. Оба выросли, окончили школу, институт, и вдвоем уехали из Баку покорять молдавскую столицу. Там и женились — один на молдаванке, а ко второму из Баку приехала сосватанная родителями красивая армяночка. Жили друзья в частном доме, одном на две семьи, но почему-то их жены-то общего языка найти не смогли, и подтачиваемая женской неприязнью многолетняя дружба Артура и Дмитрия как-то незаметно сошла на нет… Разлад отразился и на отношениях их родителей, категорически переставших замечать друг друга. Продолжавшим поддерживать дружеские отношения девочкам — Лисе и Карине, младшей сестре Артура — случившееся казалось крайне странным и неправильным. Они, несмотря ни на что, дружбы своей не разорвали и расстались совсем по иным причинам. В восемьдесят восьмом Карину отправили учиться в Ереван. Девочка уехала из Баку и больше в него уже не вернулась.

Бегством этот шаг тогда ещё не назывался.

* * *

Именно мать Карины первой из соседок угадала, что Лиса в положении. Облокотившаяся на перила балкона тетя Амаля, провожая глазами заскочившую к родителям недавно вышедшую замуж молодую соседку, вдруг не сдерживая эмоций и, обращаясь к кому-то в глубине квартиры, громко, на весь двор заметила: «Посмотрите на нашу Натико! Как изменилась её походка! Она же беременная!.. И в самом деле — беременная!»

Стоявшая на своем балконе мать Лисы, прекрасно всё это слышала. Она возмутилась про себя, посетовав, что им, этим, всегда до всего есть дело и что лезть в чужие дела, да ещё при этом непременно их громко комментировать — это верх невоспитанности.

Но, поднимавшаяся по лестнице, Лиса ещё за два лестничных пролёта услышала из-за двери родительской квартиры голос говорившей по телефону мамы. Мама начала обзванивать подруг и родственников. Маме не терпелось поделиться новостями.

* * *

Теперь Арутюновы уезжали…

Прощаться они не пришли, даже не позвонили.

— Ну, раз так, то и мы к ним не пойдем! Пусть уезжают! — вынесла окончательный вердикт мама.