Лиса в курятнике (СИ)

Проклятье, при общей к нему любви, даже если Димитрий прилюдно клятву на крови принесет, что не виновен, ему не поверят.

И может, оно часть всего?

Эта вот история о несчастной любви. Девицы, которых убили. Слухи, вдруг очнувшиеся, расползшиеся, множатся, что клопы в дурном трактире.

...кто и зачем?

Чего ждать?

Он дождался, пока тело уберут. И самолично проводил Святозара в покои, ныне ставшие камерой. И руку протянул, но Бужев покачал головой:

- Подобные вещи не стоит трогать. Это... магия на крови. И передать его я могу лишь тому, кто кровью со мной связан. Или истинному императору. В противном случае сработает проклятье. Отсроченное, но все одно пренеприятного свойства.

- Императору?

- Именно. Не наследнику, - Святозар выложил клинок на стол. - Но я могу поклясться, что не использую его во вред людям.

Глава 37

Глава 37

...а еще говорят, будто бы по ночам она в змеюку обращается и выползает, рыщет-ищет добычу, - тихим шепотом продолжала девица преразбитного вида. Она устроилась на тюке соломы, в одной рученьке держала соленый огурчик, в другой - стопочку.

Стопочку она подняла.

Выдохнула и опрокинула одним махом. Огурчиком закусила, рукавом занюхала.

И кто-то из конюшенного люду хмыкнул с уважением: самогон-то был хорошим, выдержанным и крепости немалой. А она, ишь, даже не поморщилась.

- А как найдет, так и обовьет кольцами и силу тянет, тянет... до смерти не выпивает. Пока. А жизнь крадет, свою длит...

- Здорова языком чесать, - буркнул Матвей, человек мрачный, нрава необщительного, но силы немеряной, из-за которой прочие с ним связываться опасались. Зато вот кони Матвея любили со страшною силой, поговаривали, что кровь у него не совсем человеческая, да и слово он тайное знает. Слово многие выпытать хотели, да только на деньги Матвей глядел равнодушно, пить не пил и баб стерегся.

- Хочешь сказать, вру я? - девица раскраснелась, поднялась, руки в боки уперла. - Вот скажи, вру?!

- Врешь, - спокойно ответил Матвей, от седла отвлекаясь. Правил он его легко, орудуя шилом, будто иная барышня иголкою серебряной. И стежки получались ровные, аккуратные.

Ему бы в шорники идти, да только лошадей Матвей любил больше, нежели людей, не говоря уже о деньгах. И на конюшнях ему, сироте горькому, прибившемуся после смуты, было хорошо.

Тепло.

Сытно.

Спокойно.

И хотелось, чтоб все так и было дальше, однако же... со словами Матвей не больно ладил.

- Ты ее видел-то? Небось, раскрасавица... сколько лет минуло, а она хоть на день постарела? Нет! Какой была, такой и осталась. А почему? Потому что из других жизнь сосет!

- Дура, - сказал Матвей, поднимаясь.

Спорить он не умел и не любил, да и не видел нужды в том. Девицу притащил Вьюжка, хлопец справный, но безголовый, то ли в силу возраста, то ли уродился он таким, главное, что притащил он ее не разговоры разговаривать, а за иною надобностью, которая с мужиками случалась.

Ишь, слетелись...

- Сам дурак! - она кинула в него пустою чаркой, но не попала. - Вот увидите! Отравит она царя-батюшку... уже отравила, потому и помирает он смертью лютой...

Зафыркали, затопотали кони, беспокойство выражая. И черный жеребец по кличке Лютый - а подходила она ему наилучшим образом - завизжал, поднимаясь в свечку. Это было неладно...

Матвей седло отложил.

Он подошел к девке, которая чего-то кричала, слюною брызгая, и поднял ее за шкирку, так и понес к выходу, хоть и дергалась, плясала, вырваться силясь. Да от Матвея еще никто не уходил. Девицу он кинул далеконько, прибавив:

- Еще раз явишься, скажу, что кони затоптали...

Как ни странно, но ругань утихла.

Поверила?

И правильно. Кони, они дюже пугливые.

...а еще она хочет весь род человеческий извести, - низкий голос старухи заполнял крохотную каморку, в которой и без того было тесновато, а ныне и вовсе не развернуться, ибо набилось в каморку девок столько, что и не сосчитать.

При дворе старуха жила долго, никто и не помнил уже, откуда она взялась. Сперва за свечными кладовыми следила, была аккуратна, степенна и вид имела соответствующий.

За свечами смотрела строго.

Выдавала по ведомости, не боясь ничего, даже гнева высочайшего. Сказывали, будто бы кладовыми ведать она начала во времена далекие, когда иного освещения и не знала, и что тогда была пресостоятельна, ибо брала десятину от огарков, и горе тому, кто отказывался делиться законною добычей. Со старухой и фрейлины спорить опасались...

...правда, те времена давно уж минули, и освещение во дворцах сперва провели газовое, а ныне и вовсе спешно заменяли его электрическим. И оттого власть свою старуха поутратила: свечей ныне закупалось мало, да большею частью сальные, не самого высокого качества, которые доставались прислуге второго, а то и третьего круга. С этих же огарков не дождешься.

Правда, гнать старуху не гнали, платить платили, а еще, сказывали, обращались к ней в иных вопросах, требовавших совета и не просто совета, а порой и помощи сведущего человека.

Старуха одним отказывала.

Другим помогала.