Лиса в курятнике (СИ)

Димитрию старый Борвой был, что уж говорить, симпатичен, хотя бы тем, что, Димитрия на дух не вынося, этой нелюбви не прятал, в лицо называл проходимцем, которому свезло несказанно. Хотя, докладывали, в последнее время стал называть проходимцем полезным, ибо порядок в империи быть должен и кому-то наводить его надобно...

...он был верен короне и самой идее Империи.

Прямолинеен до зубной боли. Несговорчив.

Упрям.

...а вот сыновья его... старший похож на отца. А вот младшенький иного теста, да и обижен несказанно майоратным правом. Нет, его не оставят без титула и земель, благо, ныне в них недостатка нету. Вон, батюшка и чин приобрел, и в Министерство путейное пристроил коллежским советником.

- Сила Навышкиных в земле, - цесаревич пальцами пошевелил и, не выдержав, поскребся. - В этом секрета нет... в голову они не полезут.

- Вычеркиваю?

- К младшему все ж приглядись... если бунтовать будут, то не один же человек. А Навышкины хорошие бойцы. Найди способ, чтоб Борвою шепнули, что младшенький рискует... он живо управу найдет.

Димитрий кивнул.

Верно.

- Вельгаты... эти всегда наособицу... Одовецкие... целители, но обижены крепко на Таровицких и, как знать, не только ли на них.

- Нет.

Лешек не открыл глаза.

- Давыдовы... эти никогда не скрывали, что им нужна власть и деньги, впрочем, на конкурсе от них никого. В роду лишь мальчишки родятся...

- Рудознатцы. Что? Я эту кровь чую... тоже кто-то со змеиным народом породнился, хотя и давно. Не смотри, нам с того пользы не будет. У змеев родство не так уж много и значит.

Они перебирали имя за именем, и всякий раз приходили к выводу, что не те это имена, неверные. А потому, когда закончился один список, Димитрий взялся за другой, составленный исключительно по давней привычке ничего не упускать.

В этом списке имен было больше.

- Вот что, - Лешек-таки поднялся, умудрившись не порвать чудесный костюм, который, правда, несколько измялся, но гляделось это вполне естественно. - Мы с тобой не туда идем... точнее, не так... надобно иначе. Скажи матушке, пусть снимки сделают всех девиц.

И Димитрий поморщился: самому догадаться следовало.

В архивах дворца хранились не только родовые книги, но и родовые портреты с полным описанием примет, семействам высочайшим свойственных.

Вот же...

...а все почему? Все потому, что голова не делом занята, а... глупостями всякими. Губы у нее шершавые, а над верхнею крохотная родинка имеется. Но какое это отношение к смуте грядущей имеет?

Вот именно.

Никакого.

Глава 42

Глава 42

Стрежницкий, выбравшись из постели, в комнате не усидел. И пусть целитель пригрозил, что, коль Стрежницкий не образумится и не побережет себя, он всякую ответственность за здоровье оного с себя снимает, князь лишь отмахнулся.

Какое здоровье?

На кой ляд ему здоровье-то сдалось? В последнее время накатывала престранная тоска, хотелось то ли напиться, то ли подраться с кем, то ли и то, и другое разом, а еще чтобы шлюхи с цыганами вокруг. Но Стрежницкий порывы души сдерживал, крепко подозревая, что, если девицы поведения нетяжелого во дворце сыщутся, то с цыганами тут всяко сложнее.

А драк пустых и вовсе не поймут.

Да и куда ему...

Он вот едва-едва до двери добрел. И то на упрямстве чистом, а добредши, осознал собственную неправоту. Ему бы позвать кого, велеть, чтобы до постели донесли и уложили, укутали одеялом пуховым, поднесли молочка с медом, как матушка когда-то в той, другой жизни, которая ныне если и вспоминалась, то редко и не к месту.

А он сел у стены, головой о нее ударился и глаза закрыл.

Мутило.

Но звать на помощь не позволяла гордость. И главное, глаз дергало так... нехорошо дергало, будто вогнали внутрь штырь раскаленный и он головушку до самого черепа пробил.

- Что? - она появилась, хотя Стрежницкий отчетливо осознавал, что быть того не может и не должно, что все есть бред или, если по-научному, галлюцинация.

- Дурак ты, - сказала галлюцинация и по волосам провела. Прикосновение было таким явным, теплым, что он поневоле за рукой потянулся. - Как есть дурак... я ж тебя любила...

- И потому своим доносила?

Она пожала плечиками: мол, что тут скажешь. Война - дело такое...

...не женское.

А она была женщиной, Марена, прозванная Лисицей. Темный волос. Острое личико. Глаза яркие, что твое небо. Ей непостижимым образом к лицу была и та нелепая одежда, в которую приходилось рядится, и короткие, обрезанные криво, волосы. Она курила сигаретки, не чураясь солдатских самокруток, которые порой набивали лебедою и вовсе пылью. Она смеялась громко, в голос и стреляла, почитай, лучше многих.

Знала тропы там, в Озерном крае.

И вела по ним... выводила... его выводила, а прочих заводила. Хитрая...

- Ты был совсем еще мальчишкой, - вздохнула она, усаживаясь рядом. Поинтересовалась с любопытством: - Сильно болит?

- Изрядно, - с галлюцинациями притворяться нет нужды, они свои, проверенные. И потому Стрежницкий лишь вздохнул.

- Мне тоже больно было, когда ты меня вешал...

- А когда ты моих людей на убой послала?

- Не тебя же...

- И меня бы послала. Просто... чего ждала? Когда я до Вышняты дойду?